Поговорили с создателем и режиссёром Плохого театра, художественным руководителем социального проекта “Театральный дом” Димой Крестьянкиным об истории создания Плохого театра, о любви к музыке, работе с ребятами из детских домов, о честности с самим собой и о премиях, а ещё о том, как сохранить в себе подростка.
ОКОЛО: Дима, хочу поздравить Плохой театр с включением "Квадрата” в лонг лист Золотой маски. Вы поедете показывать спектакль в Москву в марте?
Д.К.: Да, нас позвали на Детский Weekend Золотой Маски. Символично, что Плохой театр с достаточно жестким спектаклем едет на Детский Weekend (смеётся).
ОКОЛО: Расскажи про идею создания Плохого театра.
Д.К.: Идея пришла на последнем курсе института. Логика была такая — либо ты должен встроиться в уже существующую систему, либо выстроить свою. Встраиваться в существующую значит пойти в магистратуру при Александринке или пробовать ставить спектакли, и лет к 40 тебя позовут куда-нибудь. Наверное.
Изначально нас было четверо сокурсников - я, Леон Словицкий, Олег Христолюбский - он возглавлял в Лесосибирске театр два года, в Петербурге делал независимые проекты, участвовал в «Маршруте старухи» (спектакль-променад по мотивам произведений Даниила Хармса - ОКОЛО), сейчас переехал в Германию. И Бениамин Коц - он поступил на курс к Виктору Рыжакову в Москве, выпустил скандальный «Первый хлеб» в «Современнике» с Лией Ахеджаковой.
У нас была идея сделать документальный театр — как в Москве Театр.doc. В Петербурге подобного нет на серьезной основе. Даже думали назвать Lendoc – но тут произошла реинкарнация Лендока, было бы странно так же назваться. Потом подумали, что неприкольно ограничиваться только документалистикой. Получилось так, что Олег и Беня уехали, мы с Леоном остались - и возникла идея Плохого театра. Название само пришло. За год до нас открылись СХТ (Социально-художественный театр), Городской театр, Новый Императорский театр, чуть до этого появился Цехъ театр. И все со своими программами: СХТ — социальные вопросы, Городской восполняет нишу муниципального театра. Все стараются быть хорошими, все - наши друзья, и мы понимаем, что ни денег ни постоянства ни у кого нет. И мы решили все минусы в свои плюсы превратить, признав — да, мы Плохой театр, да, у нас нет денег, площадки, постоянной труппы - ничего вообще нет.
ОКОЛО: А ты не пробовал найти площадку?
Д.К.: Нет, зачем? В отличие от всех независимых театров Петербурга у нас нет задачи стать лет через десять городским муниципальным театром или получить площадку через три года. Нам вообще это не нужно. Нам прикольно так - быть кочевниками, играть на разных площадках. Это, с одной стороны, такой «шаляй-валяй», с другой - большая ответственность. Мы не платим актерам, режиссер и художник ничего не получают, это значит, что единственное, чем я могу тебя заинтересовать, приглашая в проект — материал и то, как я с тобой буду работать. Поэтому я буду уважать твое время, взгляды. Тоталитаризма не может быть в принципе. Он может быть в плане спектакля - я застройщик, формалист - но не в плане коммуникации. Мы выстроили новую систему взаимоотношений режиссер-актер, зритель-театр.
ОКОЛО: Уникально, что зрители не покупают билеты на ваши спектакли.
Д.К.: Да, каждый может прийти по регистрации и оставить потом любой донат по желанию. Я не понимаю, когда билеты в московский театр стоят 6000 рублей. То есть понятно, что там, к примеру, Данила Козловский. Но я не очень люблю премьерство, для меня театр — это ансамбль, и я считаю, что те актеры, которые участвуют в постановках Плохого театра — очень крутые, для меня это гении моей эпохи, и круто, что любой может прийти и посмотреть спектакли с их участием.
ОКОЛО: В вашем репертуаре сейчас ”Магда” (спектакль о Магде Геббельс) и ”Квадрат” (документальный спектакль о 90-х, взрослении и дружбе пяти тульских подростков), а спектакли ”Мест нет” и ”Мартышка” не будешь возобновлять?
Д.К.: Про “Мест нет” думаем, ”Мартышка” тоже под вопросом. Мы играем, когда все могут и хотят. Это не похороненные спектакли, допускаю, что они вернутся. В этом кайф Плохого театра — нет репертуарной политики: надо сыграть пять спектаклей, иначе люди про нас забудут. Ну забудут и забудут — это Плохой театр (смеется). Так же с пандемией, когда она грянула, все театры сильно пострадали, но не мы. Просто не играли спектакли несколько месяцев — и ничего не потеряли.
[caption id="attachment_162136" align="aligncenter" width="1280"]
Спектакль "Магда". Фото из открытого доступа[/caption]
ОКОЛО: Как вы съездили на гастроли в Тулу с ”Квадратом”?
Д.К.: Это был просто разрыв, будто открылся портал в другой мир. Очень большое количество людей, которые упоминаются в спектакле, присутствовало. Не только главные персонажи, но и те, с кем мы дрались на стрелке, те, в в кого были влюблены. Мы с одноклассниками видимся, но, как правило, это разговоры о том, кто ипотеку взял, машину купил, сколько у кого детей. Это разговоры взрослых. А здесь вдруг Борода к Рите мог подойти после спектакля и поговорить о той любви, которая была у них в первом классе, досказать что-то, что не было досказано. Это была возможность признаться друг другу в любви - но не этим людям, у которых семьи, а тем 14-летним, которые тогда не успели это сделать по каким-то причинам. Произошел будто сдвиг реальности. И ребята-актеры говорили про это: “Мы смотрели спектакль”. Потому что ты играешь и видишь, как людям в зале резонирует. Спектакль по-другому выглядел, была другая энергия, многие моменты по-другому играли. Когда в Питере упоминается “мы с Саньком играли в волейбол”, только ближе к концу зритель узнает, что Саня погибает. А эти ребята — они же одноклассники Сани, поэтому им не надо рассказывать, что случилось с ним дальше. Это в максимальной степени откровение, на которое способен режиссер со зрителем. И мой театр - для таких моментов, когда ты понимаешь, что-то изменилось в мире. Может, это иллюзия конечно, но на уровне ощущений это так, и если театром заниматься не для этого, то тогда для чего - мне не понятно.
[caption id="attachment_162135" align="aligncenter" width="1280"]
Спектакль "Квадрат". Фото Татьяны Никишкиной[/caption]
ОКОЛО: Мечты о театре были с детства?
Д.К.: Вообще я историком хотел стать (смеется). У родителей был народный театр, это, конечно, повлияло. Я занимался в театральной студии с первого класса - случайно попал, хотел на музыкальное отделение. Ходил в лицей искусств, удобно было, что прямо у дома. Так как ты все время в театре, ты этим пропитываешься. А поступать думал на историка, в Тульский педагогический университет. ЕГЭ сдал нормально, прошёл по баллам, но вовремя не подал документы - поехал в лагерь вожатым - и так и не поступил на историка, попал в техникум. И вдруг стало очевидно, что когда ты с чем-то живешь с детства - например, 4-комнатная квартира у тебя, а потом ты вдруг оказываешься в однушке - у тебя происходит слом, ты хочешь обратно в простор. Точно так же с театром — когда он был как само собой разумеющееся, мне было комфортно, и я о нем не думал. Когда перестал существовать, мне сразу захотелось на сцену. Но путь был долог. Я рок-зведой хотел быть, у меня была рок-группа. И сейчас хочу. Театр - это будто не мечта, а то, чем я занимаюсь, просто средство, будь то актерство, режиссура, музыка — это что-то, через что я пытаюсь влиять на мир. Хотя я по-прежнему не понимаю ничего в театре. Просто всё остальное я делаю еще хуже (смеётся). Вообще на меня повлияли спектакли Такого театра - даже название придумано по аналогии. Мы взяли у них многое, у нас и актеры многие пересекаются. Я помню, как меня поразил ”Эффект Чарли Гордона”. Принято считать, что только те, кто выходит из театрального института (РГИСИ ) - актеры. А там играют Саша Худяков, Игорь Грабузов, да они же просто гениальные! Я смотрел “Чарли” и плакал. Вышел со спектакля, спрашиваю - кто эти люди, мы же примерно одного возраста, я должен их знать, мы должны были учиться в параллели! Но нет, это ребята которые закончили что-то. Меня они вдохновили. «Билли Миллиган» мне очень понравился. Но знаешь, что странно — у этих спектаклей нет наград, хотя они мегапопулярные у зрителя. Поэтому чем больше дают наград, в том числе и нам, я не понимаю, по какому принципу. Чем дольше я живу, тем непонятнее, как работает индустрия и сфера искусства.
ОКОЛО: А как ты решился переехать в Петербург?
Д.К.: Я поступил на спор (смеется). У нас была музыкальная группа в Туле, и мы познакомились с питерской "Площадь Восстания", они еще фестиваль “Живой” организуют. Они нас позвали: “давайте к нам, тут тусовки, рок-музыка - это Питер”. А мы в Туле были известные, призы получали, но был потолок уже. И клавишник Саша Енюков сказал: “Если поступишь в театральный, то мы переедем”. Я на тот момент актером работал в театре в Туле, и поехал, уверенный, что не поступлю - с обратным билетом. Но поступил, и пришлось остаться — а в Питере не знал ни одного человека. Помню, ночую у подруги друзей где-то на Звездной, лежу и думаю: “Господи, я в Питере!”. Я до этого ездил в турпоездки, но так, чтобы за 1000 км поехать учиться, в мыслях не было. Кстати, Саша Енюков сдержал слово и переехал, но группа распалась.
ОКОЛО: Как началось сотрудничество с режиссером Борисом Павловичем?
Д.К.: С Борей Павловичем мы познакомились, когда я был на четвёртом курсе, на фестивале “Испытай себя” в рамках “Арлекина” в ”Зазеркалье”. Суть проекта — режиссеры отправляются в школы и делают 15-минутные зарисовки, а потом они составляются в один большой спектакль. Мы сделали и играли раз пять на сцене “Зазеркалья”. И на показах этого спектакля был Боря, он читал лекцию про документальный театр. А я слышал ещё в Туле, что он занимается социальным театром. Я подошел и говорю: “Борис, я хочу заниматься социальным театром”. Он посмотрел на меня и сказал: “Ты уже занимаешься”. И эта Борина позиция - “Хочешь делать — делай” — это очень круто. Смысл в том, что ты способен. Институт же тебя чему учит? Что ты неспособен, что все очень трудно. А на самом деле все просто - ты берешь команду близких тебе людей и делаешь какую-то штуку, которую тебе хочется сделать. А потом уже - понравилось кому-то, не понравилось. Тогда как раз возникла идея про Плохой театр. Потом уже спустя несколько лет я начал работать с незрячими ребятами, мы сделали открытый урок-мастер-класс, позвали Бориса. Была Настя Толстая от фонда “ПРО АРТЕ”, и она предложила Борин опыт, наш энтузиазм и фонд, который уже реализовывал проекты с незрячими ребятами, объединить. Мы сделали проект “Не зря” (спектакль, посвященный феномену зрения, темам восприятия, памяти и коммуникации на основе документальных историй артистов “Особого театра” — ОКОЛО).
ОКОЛО: Сейчас проект ”Не зря” прекратил существование, как и “Квартира” (пространство, созданное Фондом поддержки арт-инноваций “Альма Матер” в партнерстве с Центром системной поддержки людей с аутизмом “Антон тут рядом”). Но у вас с Борисом есть совместный мюзикл “Жаль, что тебя здесь нет”.
Д.К.: Да, а еще проект “Разговоры” (спектакли с участием артистов с расстройством аутистического спектра (РАС) — ОКОЛО). Это команда “Квартиры”, просто “Квартира” как физическое пространство перестала существовать. Её курирует фонд “Альма Матер”, базируемся мы в Доме Радио. А с “Не зря” мы выпустили новую часть, весной будут несколько показов. Это уже немного другая команда, и играем мы в Этнографическом музее, это нормальная тема в пандемию - не сидишь в зале, а ходишь по большому пространству музея.
ОКОЛО: А в мюзикле “Жаль, что тебя здесь нет” ты композитор, как так получилось?
Д.К.: На самом деле там Леха Востриков - главный композитор, я в композиторской группе тех, кто ему помогал. Я сам попросил Борю Павловича побыть в большей степени музыкантом. У меня незакрытая тема с музыкой, я очень ее люблю, у меня во всех спектаклях ее много, я все время ее слушаю. Мне было важно сделать что-то музыкальное. А так как я как музыкант ещё и пописываю иногда, было прикольно.
ОКОЛО: Как история с “Театральным домом” началась?
Д.К.: Я дружил давно с Социально-Художественным Театром, мы с ними сделали спектакль ”Зеркало”, очень важный для меня, это была первая работа с ребятами из приютов. Параллельно мы начали делать второй - “Картины моей жизни”, тоже с ребятами из детских домов. Потом появился фонд “Подари мне крылья” (фонд с 2017 года помогает подросткам из детских домов, воспитанникам приютов и детям с ОВЗ адаптироваться к реальной жизни - ОКОЛО), они хотели запустить театральное направление, обратились к СХТ и вышли на меня, предложили вместе что-то делать. Так что “Театральный дом” - совместный проект СХТ и фонда “Подари мне крылья”. На начальных этапах был ещё Балтдом, они давали свою площадку, но когда грянул ковид, их обязали, чтобы любой приходящий не из труппы театра сдавал ПЦР перед каждой репетицией, это невозможно финансово для 25 детей. Мы стали скитальцами, а через полтора года получили помещение (его предоставил фонд “Подари мне крылья”).
ОКОЛО: Сколько у “Театрального дома” сейчас спектаклей?
Д.К.: Три. “Одиссея 2К19”, “20 Илиада 20” и еще получасовой “Жизнь Лены Потемкиной” - мы его на фестиваль в Тару в Омскую область возили. Девочка из Омска написала сочинение про девочку, у которой были трудности в семье с мамой, которая пила, и о том, как у нее жизнь развивалась. Это интерактивный спектакль, много взаимодействуем со зрителями и играем его прямо в “Театральном доме”.
[caption id="attachment_162137" align="aligncenter" width="1280"]
“20 Илиада 20”, проект "Театрального дома". Фото из открытого доступа[/caption]
ОКОЛО: Что тебе дает работа с подростками?
Д.К.: Возможность остаться подростком. Я могу дурачиться, быть разгильдяем, быть свободным, говорить на острые темы без боязни, потому что взрослые боятся, а дети - нет. Это очень стимулирует тебя как режиссера, отчасти с этим связано, что мало кто работает в этой сфере. Есть несколько крутых режиссеров в этом направлении - Ваня Куркин работает с подростками, Рома Александров - с ребятами из колоний, приютов. Это большая ответственность - если ты не будешь с ними честен, открыт, интересен, они не будут ходить, ничего делать не будут. Когда студенты в институте приходят, они слушают, потому что надо, ты же педагог. А здесь нет такого, да, ты педагог, но я могу послать тебя и уйти. Это круто, чтобы не заржаветь. Они не дадут тебе стать театральным гуру никогда, и это очень важно. Плюс они открывают двери в какой-то материал, за который ты бы никогда не взялся. Никогда в жизни “Илиаду” или ”Одиссею” я бы не трогал без них - непонятно, как вообще делать эпос. А очень понятно, как делать “Одиссею” с ребятами, потому что вся тема “Одиссеи” — путь домой, попытка добраться до дома. И можешь ничего не объяснять, они знают, про что это.
ОКОЛО: А как проходит процесс творчества с ребятами?
Д.К.: Важно к ним прислушиваться. Мы очень долго не делаем спектакль, я у Бори Павловича стырил эту штуку. Мы просто тусуемся, чай пьем, разговариваем, играем. И в этих разговорах вдруг ты слышишь какие-то важные моменты для ребят, и потом из них конструируется спектакль. В “Одиссее” есть момент, где Томаш, воспитанник нашего проекта, минут шесть танцует в тишине. Это сцена с сиренами, когда никто кроме Одиссея не слышит. Как она возникла? Я спросил у Томаша, что ему больше всего нравится. Он говорит: “Я больше всего люблю танцевать и ещё люблю тишину, ненавижу, когда громко”. Я предложил: «Как ты смотришь на то, чтобы в тишине потанцевать?” “Вау, круто!” Не каждый профессиональный актер выдержит шесть минут в абсолютной тишине, когда зритель кашляет, роняет номерок — а его абсолютно не выбивает, он танцует, это его кайф.
Каждый привносит в спектакль то, что может привнести. Кто-то — размышления, кто-то - драматургический материал, кто-то - сценографию. Когда мы делали спектакль “Зеркало”, дети спросили: “Неужели мы будем играть на сцене, и на нас будут смотреть?” Я говорю: “Ну да, это типа театр, так принято”. А они: “Давайте стену поставим между нами и зрителями, нам будет спокойнее”. Я спрашиваю: “Совсем глухую?” Они: “Ну давай прозрачную”. И в итоге декорации - это стена, отделяющая зрителей от актеров, от этого возникло и название, мы зеркалим друг друга. Еще ребята сказали: “Мы истории свои рассказываем, а ты не выйдешь на сцену?” Я говорю, что наверное нет, я же режиссер. “Это нечестно, давай и ты тоже!”. И это было гениально, на сцене были продюсер, волонтеры, режиссер, актеры - и все рассказывали свои истории. Горизонтальный театр такой был. Ты сам никогда такие вещи не придумаешь, только кто-то может тебе их подкинуть.
ОКОЛО: А ты общаешься с ребятами после выпуска, в курсе их жизни? Может, кто-то на актерский идет учиться?
Д.К.: Нет, наш проект в меньшей степени про актерство, больше про коммуникацию и про дружбу. Есть старшие товарищи, к которым можно прийти пару раз в неделю, что-то сказать им, поиграть. В профессиональном театре нельзя говорить, что вы тусуетесь, вы высоким занимаетесь. Ни хрена, мы тусуемся. Это же можно сказать про Плохой театр и другие проекты, которыми я занимаюсь. Мне вообще по барабану на высокие идеи, главное - чтобы прикольно было.
С кем-то у меня близкие отношения и я знаю многое после того, как человек ушел из проекта. С ребятами из “Зеркала” мы до сих пор общаемся. С кем-то отношения закончились, и это нормально.
ОКОЛО: Знаю, что у фонда “Подари мне крылья” есть классная программа наставничества.
Д.К.: Да, это крутая штука, на мой взгляд, это даже не про детский дом, это в принципе про старшего друга. Когда я был подростком, мне очень не хватало человека, который был бы на три-пять лет старше меня, с которым я мог бы поговорить о чем-то, об интимных вещах. В период взросления у тебя тьма вопросов, которые ты не можешь никому адресовать, потому что твои одноклассники - такие же ничего не понимающие ребята, как ты. И ты боишься быть осмеянным за вопрос, потому что они не знают ответа, но если ты его озвучишь - станешь объектом глумления. С родителями ты тоже не про всё можешь поговорить. И круто, если есть рядом человек, ещё вчера подросток, но он уже может судить со стороны взрослого. Наставнические проекты работают, реально приносят пользу. Ребята, которые были с наставниками и потом сторчались, спились - их минимальное количество. Потому что есть пример, к которому они тянутся.
ОКОЛО: В Инстаграме “Театрального дома” видела, что готовится новый проект.
Д.К.: Да, мы делаем несколько спектаклей параллельно, у нас две группы - старшая и младшая. У младшей будет документальный спектакль в чистом виде. Со старшими мы делаем вербатим. Решили попробовать, так как “Одиссея 2К19” и “20 Илиада 20” - направленные в глубь себя спектакли, где человек рассказывает свои истории: мы ими меняемся, но по сути каждый примерно то же может рассказать. А вербатим — это когда ты берешь интервью у кого-то и пробуешь от его лица сказать. Это более сложная с актерской точки зрения задача. Смысл в том, что они идут к незнакомым людям, к взрослым, это не может быть одноклассник. Интересно их глазами подростка посмотреть на жизнь взрослого, как будто присвоить себе ее и попробовать понять. Я не знаю, каким будет спектакль, но это очень важно с педагогической точки зрения. Ребята уже почувствовали, что, рассказывая свое, они могут получать поддержку и любовь, но важно прокачать еще момент эмпатии, заинтересованности в другом, а не только в себе. Это сложно, потому что подростки часто хотят, чтобы все за них сделали. В “Илиаде” и “Одиссее” они много привнесли, но индивидуальной ответственности за какой-то кусок там не было. А здесь ты должен поговорить с человеком, взять интервью, расшифровать, напечатать, прочитать раз пять, отредактировать.
ОКОЛО: Когда премьера?
Д.К.: В мае, после майских праздников. “Кинцуги” - в конце апреля.
ОКОЛО: Ты параллельно в других городах ставишь спектакли?
Д.К.: Да, в Москве идет документальный спектакль про подростков “Деревня и я “. Мы с драматургом Элей Петровой ездили по деревням и разговаривали со школьниками, чтобы понять, что чувствует современный подросток в деревне. “Голос монстра” в Архангельске - про парня, у которого мама серьезно болеет, к нему начинает приходить по ночам монстр и рассказывать страшные истории. Это про принятие неизбежности смерти. В Самаре - мой дипломный спектакль “Наш класс”, он до сих пор идет и это, наверное, скорее плохо. У меня вопрос к спектаклям-долгожителям, я бы не хотел, чтобы они шли по 30 лет. Мне такое неинтересно, контекст меняется так быстро в наше время, что ты вчера спектакль поставил - уже сегодня какие-то вещи ушли. Да, вечные темы всегда будут актуальны, но смысл хранить запылившуюся пластинку, если можно spotify послушать.
Мне понравилось, как Константин Кинчев в интервью Дудю на вопрос, кино или театр, сказал: “Театр, потому что это магия, в это время что-то случилось, исчезло и больше не будет”. Главное - живой контакт, это то, что отличает перформативное искусство от других. Поэтому спектакли в записи - все равно что слепок с лица мертвого человека. Прелесть театра в том, что он не должен жить долго, он должен умирать (смеется).
ОКОЛО: А в планах есть новые постановки в других городах?
Д.К.: Нет пока. У меня родилась дочь, и я хотел бы побольше времени проводить с ней. На театральные лаборатории, гастроли - да, но постановки в других городах не беру. Да и предложений особо нет (смеется).
[caption id="attachment_162138" align="aligncenter" width="1280"]
Спектакль "Заводной апельсин". Фото Александра Коптяева[/caption]
ОКОЛО: В прошлом году тебя позвал ставить в Камерный театр Малыщицкого главный режиссер Петр Шерешевский. Саша Худяков рассказывал, что он предложил тебе взяться за “Заводной апельсин”, так как мечтал о роли Алекса. А про что для тебя эта история?
Д.К.: Для меня это история про растерянность взросления, про необузданную ярость, которая иссякает только, когда закончится завод, и про исполнение мечты Саши Худякова, конечно (смеётся). Это про сегодняшний мир и наше (команды спектакля, в смысле) ощущение его.
ОКОЛО: Дима, поделись, как сохранить в себе чувство подростка, как тебе это удаётся?
Д.К.: Сложный вопрос. Я боюсь, что оно у меня исчезнет. Когда ты подросток, ты живешь и думаешь - вот сейчас исполнится 18 - и все, взрослая жизнь. Наступает 18 — и думаешь, нет, сейчас институт закончу - и вот тогда уж. Потом ты думаешь - сейчас женюсь и потом взрослый! Ни фига не работает. Как и почему? Мне кажется, что подросток всего боится и ничего не боится одновременно, он все любит и ненавидит одновременно и он умеет мечтать. Если тебя что-то бесит и тебе охота бороться с этим, если ты так же влюбляешься в человека или явление, так же поражаешься и открываешь в себе что-то, как в 14 лет - значит, в тебе это есть. И про мечты - если спросить, о чем мечтаешь, человека 30+, столкнешься с проблемой. Спроси у меня в 16 лет, о чём я мечтаю — я скажу, что буду рок-звездой, собирать стадионы, делать компьютерные игры — мечты меняются и возвращаются бесконечно. А вот сегодня вербатим слушали о человеке-кладовщике. “Ты мечтаешь о чем-то?” “Нет, ни о чем не мечтаю, всем доволен». Это не плохо и не хорошо, человеку комфортно. Но это не подросток. Подросток будет что-то искать, менять, делать - просто потому что это вечный двигатель.
Еще один секрет — может, дело в том, что я слушаю панкуху (смеётся). F.P.G, особенно первый альбом. Вообще музыка это про коммуникацию с подростками - если ты слушаешь их музыку, ты понимаешь, про что они. Это не “ну-ка сейчас я изучу, что такое их Моргенштерн, и пойму их”. Нет, если тебя качает то, что они слушают, то да, ты их понимаешь. Есть ряд исполнителей, модных у подростков, которые мне нравятся. Это позволяет мне не вырастать.
ОКОЛО: Какие, например?
Д.К.: “Грязь”, Miyagi & Andy Panda, pyrokinesis, DenDerty, ATL. Мне нравится, что студентам (я преподаю в РГИСИ) могу скинуть трек, а они — мне, это важно.
Вообще взрослые - трусливые. Они боятся показать свою уязвимость. Ты педагог, ты режиссер. Это ярлыки, которые тебе навешивает общество, и в какой-то момент ты с ужасом осознаешь, что ты их принял, ты веришь в это. Я могу признаться в ужасной вещи — я всегда говорил, что награды — это всё шелуха и туфта. Недавно все меня уверяли: “Квадрат” по-любому номинацию получит на Золотую Маску, этот спектакль всем нравится. И он попадает не в номинацию, а в лонг лист. И все начинают писать: “ну ты не переживай”. И ты такой: “да мне по фигу на эти награды” - и ловишь себя на том, что не первый день мучаешься, думаешь об этом. Охренеть, значит, я с гнильцой всё-таки, вру себе, значит, они мне важны всё-таки. Но ужас в чем — ты не заметил момент, когда это произошло. Было по фигу на критику и награды - и вдруг ты расстроился, когда тебе что-то не дали. И это звоночек. Я счастлив, что в какой -то момент смог признаться себе в том, что мне это важно стало, и вновь освободиться. Сейчас могу сказать с полной уверенностью - теперь по фигу на награды.
И так ведь не только с наградами, вообще со всем. Ты стал преподом, тебя называют по имени-отчеству. И хвалят. Ты в какой-то момент начинаешь верить, что ты шаришь за театр, знаешь, как он устроен, начинаешь говорить: “моя театральная школа классная, вы все неправы, я вам объясню, как надо”. Это происходит незаметно, в этом ужас, и это как раз взросление. Подросток может шарить в чём-то, но он не делает глыбу из этого. Страшно поверить в это самому и не заметить этого. Я очень благодарен той команде, с которыми я работаю - Саше Худякову, Леону Словицкому, Насте Бешлиу, Насте Задорожной, Сержуку Андрееву - да много кому. Мне хочется верить, что прослойка независимых театров Питера словно защищена, будто какой-то иммунитет есть к этому напускному, пафосному и важному. Может быть, я ошибаюсь, и это как убивший дракона сам становится драконом. Может, пройдет десять лет и я буду тебе говорить: “наша театральная школа…” Но как будто пока что есть надежда, что мы другие и не поддадимся.
Беседовала Наталья Стародубцева
Портрет Димы Крестьянкина: Ольга Фатова