В рамках открытия XXVI Международного фестиваля «Молодёжь. Театр. Фест» 22 мая был показан недавно вышедший на сцене РАМТа спектакль Марины Брусникиной «Лето Господне». Спектакль поставлен по одноименному произведению Ивана Шмелева, в котором он вспоминает своё дореволюционное детство в Москве.
Спектакль начинается с проекции на чёрный занавес исторической справки о судьбе сына Ивана Шмелева, который был расстрелян «красными» в Крыму. Пытаясь пережить потерю своего ребёнка, писатель садится писать «поэму в прозе» о дореволюционной Москве, где быт и уклад жизни неспешен и подчинён ходу православного календаря. Но для режиссёра, пожалуй, здесь наиболее значима тема памяти, в которой мы сохраняем всё самое важное.
Героям дана целая сцена с ящичками, куда можно складывать всё самое ценное и значимое. Второй, не так нарочито открытой, становится тема смерти, она тихонько начинает журчать с самого начала первого акта, чтобы разлиться во втором. Однако всё это ещё нужно рассмотреть за богатыми, яркими, бьющими художественными образами, разворачивающимися на сцене, образующими свою особую динамику хоровода. Эти яркие воспоминания проходят перед глазами рассказчика, которой в этом спектакле раздвоен. Есть взрослый Иван Шмелев (Александр Девятьяров) и маленький мальчик Ваня (Максимилиан Кутузов). Если взрослый чаще ведёт рассказ с точки зрения анализа событий из настоящего, то непосредственность мальчика, находящегося рядом, даёт тот воздух, детскую нежность и наивность, которую можно почувствовать. Хочется сказать, то детство и есть наш оберег от невзгод взрослого лиходея. Мы прячемся в воспоминания, кутаемся в их счастье и наполняемся светом, как то пасхальное яичко, полученное Ваняткой в подарок.
Декорации спектакля (художник Нина Абдрашитова) механически устроены сложно, стены комнаты усадьбы могут выдвигаться или разъезжаться, образуя новое пространство или давая глубину. Но по сути, это светлая комната с высокими потолками, где-то в городской усадьбе в Замоскворечье. Кресло, письменный стол — вот и всё мебельное убранство. Из произведения режиссёр берёт последовательность повествования по церковным праздникам, достаточно большие куски текста, скорее описательного характера, также стараясь выбирать сцены яркие и контрастные, которые бы смогли продвигать действие. Задача, конечно, сложная, поскольку само произведение сплетено из описаний и деталей больше, чем из каких-то «значимых событий». Но детали здесь важны, из них создаётся суть «православного русского» человека.
Спектакль разбит на два акта, которые разительно отличаются по настроению. Первый наполнен до краёв радостью, всеобщим весельем, всё буквально кружится, на первый план выходит то один персонаж, то другой. Звучит людское многоголосье. Создается Русь живописная, роскошная, вкусная, словно с картин Кустодиева. Живопись, да и только. Здесь и парящие тазы, и работники в ярких рубахах, и продавец с красными воздушными шарами и баранками. Текст перетекает в песню, поют хорошо, ладно, но не от сердца. И выходит эдакая иллюстрация купеческой мещанской жизни. Слова звучат, в том числе и старинные, произносят их правильно, а вот смысл потерялся, остался где-то там, в прошлом. С больши́м чувством произносят скороговоркой описание яств, на каждый церковный праздник. Играют в любовь, сверкают босые ноги девушек в белых сорочках, хлещут эти девушки мокрым бельём приставучих женихов. Всё очень образно, но эмоционально холодно.
Первый выход отца Ивана (Евгений Редько) выглядит почти комично, нарочитая ругань на своего работника, русского мужика Василь Василича (Тарас Епифанцев) с такого почти тургеневского образа зритель вводится в воспоминания об отце. Остальные актёры тоже пишут своих персонажей крупными мазками, как для школьного анализа. Только Горкин (Алексей Блохин) прописан здесь более тонким образом, он этакий голос мудрости и надежды, житейского юмора. Его мягкость и понимание по отношению к ребёнку, он как бы противостоит деловитости и некоторой сухости отца. Сам взрослый Иван вспоминает и рассказывает о своём детстве отстраненно, сухо, словно описывает картину, эмоциональность минимальна, он будто размышляет. Долговязый, одетый в костюм, который кажется ему великоватым, ходит среди этого праздника, вспоминает, но увы, здесь он чужак.
Второй акт от былого праздника не оставляет и следа, в повествование начинают проникать тревожные символы, странные сны и звуки, вой собаки. Отец, который нарочито радостно собирается на верховую прогулку, махая хлыстом, уверяет, что он скоро вернётся. Упав с лошади, отец получает травму, от которой ему не суждено восстановиться. Бо́льшая часть второго акта как раз посвящена теме смерти, отец болеет долго. Уже нет залихватских хороводов, всё сменяет скорбная пастораль и религиозные размышления о смерти. За отцом приходит ухаживать из деревни Анна (Анна Тараторкина), неся на себе скорбный образ Богородицы.
Только раз это скорбное томление повествования прервётся яркой, трагической сценой, где отец вдруг почувствует, что ему стало лучше. Он выйдет на авансцену и будет рассказывать о своих планах, о прогулке с сыном, с той жаждой жизни, которую он вдруг почувствовал. Вот оно, последнее просветление перед неизбежной смертью. Предчувствие охватывает всех. А на похоронах опять будут перечислять яства, любоваться хрустальными бокалами и ощущать мягкость еловых веток. Вот здесь, пожалуй, взрослый Иван даст наконец волю эмоциям и прорвутся его чувства, в тот момент, когда умрёт отец. Похороны пройдут, дела останутся не улажены, впереди хаос новой жизни без отца. Занавес опустится, луч света на авансцене высветит взрослого Ивана, держащего за руку маленького Ваню.
У Марины Брусникиной получился спектакль пасторально-притчевый, обращённый к прошлому, к воспоминаниям, которые, как волны, накатывают на берег за разом и отступают. И кажется, что всё это уже давно отболело, и автор смотрит со стороны прожитых лет на всё это благолепие, живописуя перед нами лишь внешние образы. Момент же взросления героя оставлен за скобками.
Текст: Наталья Яковлева
Фото театра