2024 год для Музея Анны Ахматовой в Фонтанном Доме юбилейный вдвойне: 23 июня исполняется 135 лет со дня рождения Анны Ахматовой, а 24 июня — 35 лет со дня основания музея. Знаковые даты стали поводом для серии паблик-токов — профессионального разговора с музейным сообществом и ведущими исследователями биографии и творчества поэта. В субботу 22 июня мы побывали на первом из двух насыщенных дискуссиями праздничных дней.
Модератором дискуссий первого дня стал Денис Ахапкин, филолог, специалист по поэзии Иосифа Бродского. Свои доклады представили Роман Тименчик — историк русской культуры начала XX века, профессор Еврейского университета в Иерусалиме, литературовед; Ольга Рубинчик — литературовед, научный сотрудник Пушкинского Дома (ИРЛИ РАН), многолетний сотрудник Музея Анны Ахматовой в Фонтанном Доме; Андрей Арьев — литературовед, прозаик, эссеист, литературный критик, редактор; Татьяна Никольская — литературовед, мемуарист, исследователь русского авангарда, специалист по русской прозе 1910−1930-х; Георгий Левинтон — литературовед, фольклорист, профессор факультета антропологии Европейского университета в Санкт-Петербурге.
Наименование литературного уикенда «Она ещё жива?» — не только реакция Иосифа Бродского на предложение Евгения Рейна познакомиться с Ахматовой, но и главный исследовательский вопрос, над которым организаторы предложили подумать спикерам. Кем является Ахматова для новых поколений читателей? Каково её место в русском литературном каноне, так ли оно неизменно? Какая часть корпуса ахматовских текстов со временем утратила свою актуальность?
Юлия Малинина, директор музея, поприветствовала собравшихся и передала слово Денису Ахапкину, который вспомнил стихотворение Бродского, посвященное Ахматовой:
«…Так начнется двадцать первый, золотой,
на тропинке, красным солнцем залитой,
на вопросы и проклятия в ответ,
обволакивая паром этот свет.
Но на Марсовое поле дотемна
Вы придете одинешенька-одна,
в синем платье, как бывало уж не раз,
но навечно без поклонников, без нас…«
«XXI век уже давно начался, золотой он или не золотой — можно говорить. Какие вопросы? Какие проклятья возникают в ответ на образ Анны Ахматовой из XXI века? И кто такая Анна Ахматова для сегодняшних читателей? Для сегодняшних исследователей? Вот, наверное, круг вопросов, о которых мы будем сегодня говорить«, — обозначив заявленные темы, Денис Ахапкин представил Романа Тименчика, автора многочисленных исследований, посвященных Ахматовой, который присоединился к паблик-току по видео связи.
Роман Тименчик рассказал о необходимости «реконструкции семантического груза ахматовского текста, адресовавшегося историческому читателю«. По мнению литературоведа, «в составе этого смыслового послания могли быть пункты, этим историческим читателем не отрефлексированные«. В результате чего мы «рискуем упустить релевантные и смысловые точки стихотворений, несущие конструкции, укрупненные и привнесенные только сейчас, читателем XXI века«. Также Роман Тименчик указал на несколько факторов, усложняющих интерпретацию текстов Ахматовой. В частности, утрата архивов, вариативность сохранившихся в различных списках текстов, сильное влияние царской и советской цензуры. «Последняя оказалась не только отражением сталинского каннибализма в ее стихах, но и так называемой «религиозности», а также так называемых «трудных мест для советского читателя». Следует напомнить о заведомой дефектности ее письменного наследия. Это из достоверного известного: аутодафе 1949 года после ареста Льва Николаевича (Гумилева — прим. редакции); мы знаем об утрате бумаг в Царскосельском доме после 17-ого года; и об исчезновении других частей ахматовского архива. К этому я бы добавил такую структурную особенность именно этой поэтессы. Ее творчество состоит из двух частей: записанное, в значительной степени сохранившееся, и устное — так называемые «пластинки». Некоторые из них, впрочем, дошли в авторской записи, но в основном они известны нам в записях слушателей«.
Ольга Рубинчик погрузилась в размышления о том, как Ахматова себя позиционировала, вступая в перманентную полемику со статьей А. К. Жолковского «Анна Ахматова — пятьдесят лет спустя», фамилию которого (с неудовольствием) упоминали во время паблик-тока едва ли не чаще, чем саму Анну Андреевну:
«[«…В кривизне этого зеркала мировой славы, как и во всяком безумии, есть система. Система эта – советская с поправкой на западные media. Исключены, в общем, эмигранты и антисоветчики, но допущены те из них, чье диссидентство было озарено достаточно яркими огнями рампы, желательно нобелевскими. Впрочем, почему “но”? В определенном смысле советская система тоже выступает как своего рода СМИ – мощный репродуктор, стократно усиливающий голос поэта, обычно советского, но иной раз и судьбоносно подвернувшегося анти-.
Ахматовой, постоянно задававшейся вопросом “что такое слава” и прекрасно владевшей механизмами имидж-мейкинга…»] (здесь и далее в […] выдержки из статьи Жолковского, приведенные О.Р. — прим. редакции). Ну, да, отвечу я, Ахматова писала о Пушкине в 43-ем году: «Кто знает, что такое слава! Какой ценой купил он право, возможность или благодать над всем так мудро и лукаво шутить, таинственно молчать и ногу ножкой называть?..» Как далеко это размышление, многослойное, одновременно горестное и полное веселья, от задач «имиджмейкинга». Да, Ахматова лепила себя и собственный образ. Из приморской девчонки, которая могла в письме к родственнику написать «фуй, какой морд», создавала поэта, достойного «священного ремесла»1. А в годы, когда ее топтали, созданный ею царственный образ был способом противостоять унижению, способом выстоять. Но была она не королева, а королева-бродяга, большая разница!«
«[«…Звездный час Ахматовой, в разное время немало настрадавшейся от советской власти, пробил полвека назад, в августе 1946 года – в виде Постановления ЦК и доклада Жданова о журналах “Звезда” и “Ленинград”. Композиционная четкость поединка Поэта с Тираном…»] и еще [«…Ахматовский культ (не побоимся этого слова) оказался долговечнее ленинско-сталинского…»] и еще [«…Полагаю, однако, что полнота победы, одержанной Ахматовой, делает, наконец, этически допустимой, а опасность культового мышления – своевременной, постановку вопроса о психологической, социальной и культурной подоплеке той технологии власти, которую Ахматова в определенном смысле разделяла с режимом…»]. Это, на мой взгляд, ловкость рук и ничего более! Получается, что Ахматова едва ли не сама себе подстроила уничтожающее ее постановление, от которого стратегически очень выиграла. И, когда она писала, «Семнадцать месяцев кричу, Зову тебя домой»2, это она, видимо, мерилась со Сталиным у кого больше власти. В ответ на приведенные блестящие пассажи приведу слова одного из молодых друзей Ахматовой последних лет, филолога и переводчика Владимира Муравьева: «Когда она, так сказать, позировала, лепила свой образ — ну, позировала, ну, лепила… Каким надо быть мелочным человеком, чтобы женщине с ее судьбой — совершенно не царственной, не королевственной, женщине с ее страшной судьбой пенять: царственные заморочки Ахматовой — как-то так выражается Жолковский. У Жолковского, по-моему, честно говоря, нет инструментария, с которым подходить к поэзии Ахматовой».
Библиограф и литературный критик Никита Елисеев, активно участвовавший во всех дискуссиях, в пику критикам Жолковского привел в пример стихотворение Бориса Слуцкого: «Я с той старухой хладновежлив был»3.
Татьяна Никольская поделилась своими исследованиями о рецепции поэзии Ахматовой в женской грузинской поэзии и с большим воодушевлением рассказала собравшимся о жизни и приключениях некой «грузинской сестры Ахматовой» Елены Ахвледиани. Поэт Паоло Яшвили из группы «Голубые роги» придумал поэтессу-декадентку Елену Дориани. Согласно предположениям Татьяны Никольской Паоло Яшвили дорабатывал полные страсти стихи, которые писала влюбленная в него Елена Ахвледиани. Яшвили публиковал эти стихи в разных изданиях и читал их от лица Дориани, которая якобы стеснялась появляться на публике. Среди стихов есть письмо Елены Ахвледиани Анне Ахматовой – это стихотворение о смерти Блока и Гумилева, она приглашает Ахматову в Тбилиси – поплакать вместе, зовет ее прижаться устами к перстам царицы Тамар, называет Ахматову своей сестрой. Мистификация продолжалась с 1915 до 1924 года, когда Елена Ахвледиани написала прощальное стихотворение о том, что она уезжает в Париж.
Андрей Арьев посвятил свое выступление обсуждению возможности деконструкции творчества Ахматовой, проводя сравнения с поэзией Маяковского.
Текст и фото: Александр Шек
- Наше священное ремесло
Существует тысячи лет…
С ним и без света миру светло.
Но еще ни один не сказал поэт,
Что мудрости нет, и старости нет,
А может, и смерти нет.
1944 г. ↩︎ - Семнадцать месяцев кричу,
Зову тебя домой.
Кидалась в ноги палачу —
Ты сын и ужас мой.
Все перепуталось навек,
И мне не разобрать
Теперь, кто зверь, кто человек,
И долго ль казни ждать.
И только пышные цветы,
И звон кадильный, и следы
Куда-то в никуда.
И прямо мне в глаза глядит
И скорой гибелью грозит
Огромная звезда.
Отрывок из поэмы «Реквием»,
1934-1963гг.. ↩︎ - Я с той старухой хладновежлив был:
знал недостатки, уважал достоинства,
особенно, спокойное достоинство,
морозный ледовитый пыл.
Республиканец с молодых зубов,
не принимал я это королевствование:
осанку, ореол и шествование, —
весь мир господ и, стало быть, рабов.
В ее каморке оседала лесть,
как пепел после долгого пожара.
С каким значеньем руку мне пожала.
И я уразумел: тесть любит лесть.
Вселенная, которую с трудом
вернул я в хаос: с муками и болью,
здесь сызнова была сырьем, рудой
для пьедестала. И того не более.
А может быть, я в чем-то и не прав:
в эпоху понижения значения
людей
она вручала назначение
самой себе
и выбрала из прав
важнейшие,
те, что сама хотела,
какая челядь как бы ни тряслась,
какая чернь при этом ни свистела,
ни гневалась какая власть.
Я путь не принимал, но это был
Путь. При почти всеобщем бездорожьи
он был оплачен многого дороже.
И я ценил холодный грустный пыл
Слуцкий Борис — Анне Ахматовой
. ↩︎