В РГИСИ сегодня в последний раз показали «Заповедник» Виталия Любского на курсе Сергея Дмитриевича Черкасского. Кто не успел, может съездить в Пушгоры на фестиваль, там спектакль покажут 11 июля. Но советую внимательно изучить программу в целом и решить, нужно это вам или нет.
Режиссёр добавил в «Заповедник» немного «Чемодана», «Зоны», «Наших» и «Филиала». Жизненный смешной и трагический путь писателя, который говорил «Если литература – занятие предосудительное, наше место в тюрьме», прослеживается от колонии в республике Коми, где сидельцы отличались от надзирателей лишь отсутствием формы, до небоскребов Нью-Йорка. Заповедник в Пушкинских горах, как и Таллин ранее, стал пристанью, остановкой в пути, возможностью подумать, кто он и куда направляется.
Режиссерской задумкой стал Пушкин (Ростислав Костов). В типично псковских далях, где все дышит поэтом и экскурсоводы узурпировали право на любовь к нему, он встречается с Довлатовым (Арсений Абдуллаев) и выходит, что у них много общего. Оба имели конфликт с режимом и отправились в ссылку: Пушкин во Псковщину, Довлатов — чуть подальше. Один вернулся домой, другой — нет. В мультивселенной Любского эти двое становятся друзьями, и каждый наблюдает за страданиями и метаниями другого. Илья Гонташ, Дарья Ванеева, Алина Соколова, Маргарита Николаева и другие входят в спектакль то женой Довлатова, то алкашом Михаилом, то беллетристом Потоцким, но главным становятся взаимоотношения экскурсовода и его героя.
Сразу погрузиться в спектакль мне помешала атмосфера капустника в первом действии. Это сделано в угоду публике, которая не всегда готова воспринимать серьёзное. Во втором действии, когда к Довлатову приезжает жена и оказывается, что пора уезжать, зрители начинают скучать и переговариваться. Но для меня Довлатов ценен именно светлой грустью, горькой иронией, тоской по Родине, нежностью и искренностью. Я плачу, когда читаю: «Говорят, вы стали американцами. Говорят, вы решаете серьезные проблемы. Например: какой автомобиль потребляет меньше бензина? Мы смеемся над этими разговорами. Смеемся и не верим. Да какие вы американцы?! Бродский, о котором мы только и говорим? Ты, которого вспоминают у пивных ларьков от Разъезжей до Чайковского и от Стремянной до Штаба? Смешнее этого трудно что-нибудь придумать. Не бывать тебе американцем. И не уйти от своего прошлого. Это кажется, что тебя окружают небоскребы. Тебя окружает прошлое. То есть мы. Безумные поэты и художники, алкаши и доценты, солдаты и зэки. Еще раз говорю — помни о нас. Нас много, и мы живы. Нас убивают, а мы живем и пишем стихи. В этом кошмаре, в этом аду мы узнаем друг друга не по именам. Как — это наше дело!». Довлатов — это не КВН и не ситкомы по СТС начала нулевых. Давайте относиться к нему серьёзно.
Довлатовский фестиваль пытается узурпировать нашу любовь, ещё теплится День Д в Петербурге — я осенью сходила на спектакль-променад по Довлатову и ушла через пять минут, потому что это была лишь спекуляция. Вообще на спектакли про него хожу редко, не чувствуют его режиссёры. У Виталия Любского получилось показать и Пушкина, и Довлатова людьми, а не памятниками. У них были слабости, творческие кризисы («Тебя не печатают. А Христа печатали?») и проблемы с женщинами. Решетка на сцене символизирует несвободу, которая и рождает гениев. Сегодня Пушкинские горы — это и пушкинские, и довлатовские места, они стали соседями, как Колобок от бабушки и от дедушки ушли и остались в вечности.
Текст: Алла Игнатенко
Фото мастерской Черкасского