К 185-летию Модеста Мусоргского новый директор Большого театра Валерий Гергиев привез на гастроли постановку “Бориса Годунова”.
Разбираемся, как прошли алаверды постановок в Санкт-Петербурге на сцене Мариинского театра. В Большом театре постановка “Бориса Годунова” еще до знаменитого исполнения Ф.И. Шаляпиным на дягилевских русских сезонах стала классической. Императорская сцена играет “Годунова” еще со времена авторской редакции Модеста Мусоргского 1872 года. И в 2024 году в связи с назначением директором Большого театра Валерия Гергиева, были объявлены масштабные гастроли. Гергиев привез в бывший императорский Петербург “Бориса Годунова” в обмен на “Псковитянку”, «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии” и “Ночь перед Рождеством”. Последний раз Большой был с гастролями в Петербурге в 2005 году.
В очереди на входе неказистый мужичок разговаривает с женщиной. Отдает ей места на первый ярус. Перекупщик даже извиняется и просит прощения, что дама сама обратилась поздно, и в партер билетов не осталось. Петербуржцы.
На самом верху, на третьем ярусе, ряд практически полностью наполнен кадетами и восьмым-девятым классом средних школ. По бокам взрослые небогатые ценители-мужики. К моему удивлению, опера в Мариинском-2 начинается практически вовремя. Московского дирижера Алексея Богорада встречают громовыми аплодисментами. Затем еще одними. И еще одними. Это восьмиклассники расстарались, и от всей души показали гостеприимство управляющему родного оркестра Мариинского театра.
Богорад заносит палочку над партитурой и уже не замечает громовые овации. Петербургское гостеприимство.
К слову, не только оркестр, но хор и миманс наш, петербургский. В хмурых декорациях средневековых московских площадей люд выглядит слишком вышколенно. Псевдомужицкое полотно на рубахах поблескивает от декоративности. Бояре же наоборот недостаточно шикарны и широки. Это вам не похождения Бенуа и Дягилева в поисках татарских платков по блошиным рынкам дореволюционной России. Шубы и шубы. В такой не выйти на улицу — задубеешь. Персонажи мерзнут, но театрально. Хор не поспевает и допевает партии одну за другой, отчего создается странная волна. Так должно быть?
Другое дело — исполнители главных ролей. Борис Годунов и его трагедия показана Ильдаром Абразаковым без прикрас. Ему мешают вериги в виде царских саванов, державы и шапки Мономаха. Страдания и смерть исторического деятеля не делают его каменным памятником самому себе, наоборот – перед нами живой человек. Голова идет кругом от царских палат, и в душе сохраняется ощущение, что все вокруг — не его. Только Шуйский (Роман Муравицкий) противоречит его курсу и не собирается соглашаться со сменой династии Рюриковичей на Шуйских. Он в курсе тайны смерти царевича Димитрия. По версии Мусоргского, именно Годунов был причастен к смерти последнего прямого наследника Ивана Грозного. Историческое допущение было сделано для романтизация образа и увеличения трагедийности. Везде Годунову мерещится призрак царевича, но в нем есть надежда, что хотя бы сын будет счастлив на престоле. Но это власть на крови, и вот-вот молодого Федора свернёт Гришка Отрепьев (Олег Долгов) во главе с польскими панами.
Иная драматургическая ветка – это жизнь Гришки Отрепьева в монастыре. Он должен был стать хранителем российской истории — труда монаха Пимена (Денис Макаров). У Гришки другие планы на жизнь. Мотивация его понятна: нестабильное время, можно добиться счастья и даже попробовать стать царем. Почему одному возможно поменять исторический ход правления, а второму — нет? Да и Марина Мнишек (Агунда Кулаева) сладко напевает ему о любви, попросту желая власти.
Потому в постановке две кульминации — праздник польской шляхты и смерть Годунова — это части одного целого, за которым последует Смута и десятилетие хаоса в российском государстве. И партии Долгова и Абдразакова дополняют друг друга, расширяя пространство интерпретаций. Смешиваются времена, и на фоне достаточно патриархальных декораций работы художника Альоны Пикаловой перестраивается Россия. И, конечно, эту Россию символизирует полуоборванный юродивый (Артем Попов), для которого несчастье жить и при легитимном Годунове и при польском ставленнике Отрепьеве.
Знаменитое: “Нельзя, Борис, молиться за царя-Ирода. Богородица не велит!” звучит как можно печальнее. Свет сгущается над Москвой с каждым актом. Наступает ночь за окном Мариинского и ночь в стране, которую ждет еще не одно потрясение.
Возобновленный в 2011 году спектакль все так же успешен. “Виноват” ли текст Мусоргского или “москвичи” на главной императорской сцене – нет ответа. Петербургский зритель соскучился по подобным экспериментам, и из зала не уходит практически никто, несмотря на достаточно длительные антракты — 3 по 15-30 минут и действие в четыре с лишним часа. К 185-летию со дня рождения Модеста Мусоргского постановка идет и будет идти, однако хочется вернуться домой и включить старенькие пластинки, где звук дореволюционной России как-то ближе, чем на исторической сцене Мариинского театра.
Текст: Илья Титаренко
Фото Дамира Юсупова