В январе на Новой сцене Александринского театра вышла одна из самых ожидаемых театральных премьер Петербурга — “Воскресение” режиссёра Никиты Кобелева. Исходный текст Льва Николаевича проходит режиссёрское переосмысление, дополняется сюжетами из других произведений автора, всё превращается в цельную, современно звучащую историю, не потерявшую интонаций автора.
Первым на сцену выходит главный герой Нехлюдов (Тихон Жизневский), стоя в расслабленной позе и оглядывая всё с некоторым безразличием, он начинает рассказывать об “ужасных открытиях”, сделанными им, когда он был присяжным. По мере его рассказа на сцену выходят персонажи из его повествования. Притаскивают парнишку в адидасе, который украл старые пыльные коврики. Входят адвокат и прокурор, они одеты в одинаковую форму и речь похожа. Мы видим суд, где защита похожа на обвинение. Кажется, результат известен заранее. Судьи-женщины заходят в зал, беззаботно щебеча о своих женских делах. Надо быстренько разрешить дело и отправиться после вкусно отобедать куда-нибудь. Так выходит, что женщину тут судят женщины. “Воскресение” незаметно получается очень женским спектаклем, хотя ведение главной линии отдано Нехлюдову, но он со всех сторон окружён женщинами — призраком матери, бывшей возлюбленной, названной невестой.
В порыве внутренней рефлексии главный герой решает исправить “судебную ошибку” в отношении Кати (Анна Блинова), обвинённой в убийстве, отчасти возлагая вину за её проступок на себя. Митя Нехлюдов говорит немного отстранённо об этой ситуации, будто присутствуя на сессии психоаналитика, в своём пастельном и благополучном мире. За всеми терзаниями и поступками “своего ребёнка” будет неустанно следить мать (Ольга Белинская), её призрак вполне реален. Она носит строгий бархатный костюм, чёрные очки и изящно курит, это леди, которая призывает сына вернуться в мир реальности и броситься в очередной “проект”. Ольга создала сильный, цельный и полный зловещего обаяния образ.
Катя Маслова, выбегая первый раз на сцену в цветастом платье, кажется лёгкой и свежей, в глубине же глаз спрятана сила. Аня Блинова дальше создаёт образ не падшей женщины, а женщины, вытесанной жизненными обстоятельствами из цельного камня. Катя принимает тюрьму, принимает правила жизни в ней, но остаётся всё таким же цельным человеком, человеком со своим внутренним законом. Если для неё тюремный этап становится неким прощением себя, то для Нехлюдова этот путь становится путём познания жизни и своей человеческой природы. Эта разница видна в выражении актёрами внутреннего изменения своего героя. Тихон Жизневский ведёт тихую внутреннюю борьбу, на минимальной амплитуде экспрессии. Анна Блинова, наоборот, выплёскивает всё наружу в физическое действие и общее напряжение.
Помимо, истории осуждённой Екатерины и Дмитрия, следующего за ней, чтобы искупить свою вину, виден и второй план, более обширный — человек и система. Суд и судебные учреждения отождествляют систему в целом положение людей, попавших в неё, чтобы служить, и людей, попавших под систему. В этой системе каждый связан с другим и наделён своими границами. Абсурд всей этой машины может быть выражен во фразе, которую произносит Дмитрий: «А есть тут те, кто сидят за дело?».
Ещё одной большой темой в спектакле стоят “страсти человеческий”. Яркими, выступающими из общих пастельных тонов идут истории старика, останавливающегося в Арзамасе, отца Сергия и исповедь Позднышева. Старик (Игорь Волков) в шапочке и полосатой пижаме ведёт доверительный монолог о том, как он поехал покупать кусок земли у простака-крестьянина. Был у него план — купить по дешёвке, всё обустроить и продать подороже. Но по дороге остановился он в гостинице в городе Арзамасе. На этом моменте в лице старика происходит перемена, и вот он уже почти шёпотом рассказывает о том, как обуял его внезапный страх о наживе на нищете и горе. И пошёл старик и раздал всё, что имел нищим. Ходит он теперь по вокзалу и от смерти прячется.
Попутчики Нехлюдова рассказывают ему об отце Сергие (Андрей Матюков). Монах борется с грехом сладострастия. В одну ненастную ночь к нему заходит путница и хочет соблазнить. Монах, чтобы не поддаться соблазну, отрубает себе палец. В этом отрывке невозможно узнать до этого спокойного и беспринципного адвоката Фонарина, которого играл Андрей Матюков в первой части. Режиссёр в спектакле многим артистам даёт несколько ролей, часто противоположных по характеру.
Третьей страстью назначается монолог Позднышева (Иван Трус) из “Крейцеровой сонаты”. Он произносит его, держа в объятиях мёртвое тело жены, в белом платье с кровавым узором. Мёртвая женщина похожа на увядшую розу в его руках. Разрываемый своей историей, он носит её за собой, как груз вины. В этом эпизоде у героя нет раскаяния, наоборот, в глазах актёра мы видим хищническое безумие. А после этого откровенного признания он, свободный, садится снова пить чай рядом с Нехлюдовым. Система ошиблась, или нет?
В конце истории, пройдя до самого верха системы, Нехлюдов добивается освобождения Кати. Они сидят на скамейке рядом, она снова в лёгком цветастом платье, положив голову ему на плечо. Их путь окончен, и каждый получил свою награду. Нехлюдов увидел жизнь, как она есть, реализовал свой проект, но почему-то не стал от этого более счастливым. Катя начала новую жизнь, ту, что смогла. Теперь она будет с прекрасным человеком — политзаключенным Симонсоном. Обе души страдали, казалось, не за что и нашли друг друга. Нехлюдов ляжет на диван спиной к залу, а подле него останется только признак матери.
“Воскресение” видится высказыванием о современном мире, где система совершает ошибки, где страсти человеческие побеждают закон Божий, а тюрьма у каждого своя.
Текст: Наталья Яковлева
Фото театра