Главная загадка человечества — вовсе не Атлантида и не внеземной разум, а спектакли Петра Юрьевича Шерешевского, каждый из которых — про нас. Вот буквально про каждого. Рефлексия и комок чего-то невыразимо болезненного, того, что сокрыто под кожей — недолюбленности, нереализованности, неодобрения, несовершенства — и множество других “не”. Но этот концентрат “не” будто заботливо обернут в тёплое байковое одеяло из детства, и с ним тебе уже не так страшно вглядываться в себя и находить неудобные ответы. Потому что сквозит в героях трогательная нежность, незащищённость и беспомощность героев — будто не выросших еще детей, по ошибке оказавшихся во взрослом теле.
Премьера в Камерном театре Малыщицкого — “Крум” по пьесе современного израильского драматурга Ханоха Левина — не исключение. “А чего я ждал тогда? А я ждал себе удивительной судьбы, неповторимой жизни” — вспоминаю строчки Евгения Гришковца, внимая истории уже немолодого человека, который в недоумении оглядывается назад. А жизнь-то утекает сквозь пальцы подобно бесцветно-серому пеплу, который будто припорошил все пространство сцены. И есть ощущение, несмотря на титр в начале “Петербург, Пулково”, что пространство это несоизмеримо больше, что это не комната и не город, а метавселенная. В ней люди навеки обречены проживать свои маленькие жизни в параллельных реальностях, даже не сталкиваясь, хоть и прикасаясь друг к другу, и круг этот не разорвать и не вырваться из него, как ни пытайся. В этой вселенной несчастны все: обреченный Тугати (бесспорно, бенефис Виктора Гахова!), сладкая парочка Дольче-Фелиция (Андрей Зарубин-Ольга Богданова), разыгрывающая среднестатистическую российскую любовь (читай “ты мне всю жизнь сломал(а)!”)…
Главный герой, как многие из нас за этот год, попытался покинуть страну — и вернулся, неприкаянный, ни с чем. У Крума синдром отложенной жизни, он всё надеется начать писать великий роман, разбогатеть, прославиться — но, полый внутри, он не способен что-либо создать. Саша Худяков играет Крума подчёркнуто отстраненно, с драматической аффектированностью, ставя себе выше других персонажей — и выкристаллизовывая их. Жестокость Крума к Теруде сродни чувствам маленького ребенка, у которого отобрали в общем-то ненужную и нелюбимую, но его игрушку. “В этом мире для тебя игрушек больше нет” — мать Крума (Светлана Балыхина), “свидетель всех его неудач”, понимает его как никто другой и сама умело манипулирует сыном. Краткие моменты, когда Крум проявляет человечность и говорит искренне, происходят с Тугати, возможно, в нем он видит себя через пару десятков лет.
Тахтих, кажется, самый несчастный персонаж, он обречен жить с женщиной, которая его никогда не полюбит. А Даня Иванов — определенно тот актер, за работами которого очень интересно следить.
Самым болезненным для Крума окажется способность Шкиты (Геннадий Алимпиев/Антон Падерин) вырваться из серого заточения уныния — то, что не удалось ему самому. Поначалу вообще есть ощущение, что Шкита — воображаемый герой, слишком он молчаливый и невозмутимый, почти невидимый свидетель всех сцен. Кто он, равнодушный наблюдатель? Бог?
“Коммунальные богини” Надя Черных и Таня Ишматова в своих Теруде и Дупе воплощают весь комплекс женских страхов и комплексов — неуверенность, боязнь остаться одной, созависимые отношения, “хоть какой-нибудь, но мой”. Их откровенный диалог в обнимку с баяном и коньяком — такой живый и настоящий, что будто заглядываешь на кухню к подруге и с порога орёшь: ”Гамарджоба, Барби!”. И, кстати, если нет сил ждать выхода “Барби” в кино — дополнительный повод сходить на “Крума”, тут есть вполне себе девушка-мечта Цвици “с ароматом дальних стран”, которая как дивная экзотическая птичка с ярким оперением впорхнула на пару мгновений в серость крумовской вселенной. Но и она несчастна и неспособна, как многие из нас, “жить в моменте” и наслаждаться тем, что имеет, её сказочная жизнь и путешествия — лишь симулякр счастья, как тающая в руках сахарная вата. А в серой коммунальной обыденности она со временем может превратиться в человека-функцию.
Излюбленный приём Петра Юрьевича — онлайн-видео — в “Круме” выходит на новый уровень. Мы видим два почти идентичных, кропотливо выстроенных и дополненных как всегда реальными бытовыми предметами пространства, две Дании-тюрьмы (художница Надежда Лопардина). Вместо крупных планов порой — перспектива, общий план, сплит скрин, долгие демонстративные кинопаузы. И вот крохотное пространство ширится и множится, многократно зеркалится и расширяется до размеров метавселенной.
Серый — новый чёрный. В костюмах, сценографии “Крума” — десятки оттенков палевого, графитового, дымчатого. И все герои будто носят траур тоскливой серости по своей жизни. Чехов, безусловно Чехов. Более грубый, с акцентом на телесность и бытовость, но такой же печальный и ироничный. “Крум” — о тех же неудачниках и мечтателях, которым всё кажется, что живут они не свою жизнь, а та, настоящая, ждёт их где-то. И всё всматриваются они в ожидании и не двигаются с места. А Годо всё не приходит.
Текст: Наталья Стародубцева
Фото Елены Карповой