Актрисе Кристине Шаманиди (Бойцовой) к тридцати годам довелось сыграть сразу несколько знаковых ролей: Анну Каренину в театре «Мастерская», Настасью Филипповну, Чичикова и Рогожина в постановках Театральной мастерской «АСБ». Она обучалась актёрскому мастерству у Г. М. Козлова, играла в нескольких спектаклях А. В. Янковского, а сейчас изучает режиссуру у Клима. Мы поговорили с Кристиной о подлинности театра, её великих наставниках, сыгранных спектаклях, а также напутствиях зрителям и начинающим артистам.
С твоего наиболее известного на данный момент спектакля — «Анна Каренина» в театре «Мастерская» — зрители нередко уходят в антракте. Ты как-то сказала мне, что это даже хорошо. Давай вот с этого и начнём…
Реакция публики — это прежде всего вопрос её воспитания, а то, чем её воспитывали последние годы как из телевизора, так и с театральных подмостков, носило преимущественно развлекательный или, по крайней мере, довольно лёгкий характер. Такой материал тоже нужен, потому что людям необходимо получать заряд эндорфинов, и это не будет нести за собой шлейф в дальнейшей жизни: зритель отвлёкся и пошёл дальше заниматься своими делами. Театральная мастерская «АСБ» стремится показать людям мир таким, какой он есть, и часто это встречает сопротивление. Как только мы начинаем видеть, как на самом деле всё устроено, сложно продолжить находить в себе дух, чтобы оставаться на лучшей стороне себя и двигать окружающий хаос в космос.
Когда приходят зрители — неготовые, непонимающие, что сейчас они будут совершать такой же акт подвижничества, как люди на сцене — и попадают в воронку, уйти из зала для некоторых из них оказывается спасением. Им нужно оправдать внутри себя, почему то, что им не дорого и не близко, зацепило и вызвало столько противоречивых чувств внутри. В такой момент я понимаю, что мы запустили какой-то процесс в этом человеке. Сейчас это проявилось вот так, но пройдёт время, возникнет другая триггерная ситуация, которая опять его взбаламутит, и он начнёт что-то менять в своей жизни. Ведь и артисты, попадая в работу с Янковским или Климом, когда «начинают видеть то, что находится за пределами досягаемости наших глаз», иной раз уходят из профессии насовсем, потому что осознают свою неготовность к открывшимся безднам.
Но бывает и такое, что материал попадает в человека настолько сильно, что он не готов справиться со своим «катарсисом обыкновенным», как говорит Янковский, неделями, порой даже месяцами. У людей просто меняется жизнь после спектакля. Это заставляет помнить о той ответственности за свою работу, которую мы обязаны нести как артисты.
Откуда у зрителя сформировалось убеждение, что в театре должно быть комфортно? Люди возмущаются, в частности, что в «Анне Карениной» ты на них накричала, несмотря на камерность пространства.
Тогда мне хочется задать встречный вопрос: а как разговаривают эти люди, когда их что-то беспокоит? Когда они защищают то, во что верят, то, что им дорого? Тот текст, который я произношу в прологе, я принимаю не только по-актёрски, но и по-человечески, я утверждаю его вместе с автором. Поэтому я произношу его не на повышенных тонах, а полным тоном. Жаль, что иной раз зритель, не захотев понять и услышать, уходит ругаться, что на него накричали. Остаётся надежда, что в следующий раз он задумается: не лучше ли послушать? Может быть, что-то здесь есть, раз человек за это так стоит?
Клим пишет, что театр — это мольба, а задача драматурга — дать актёру возможность молитвы. Но такая манера донесения материала воспринимается скорее чем-то вроде проповеди.
Но ведь мы с тобой говорили про пролог, а не про собственно пьесу, и это скорее не проповедь, а предупреждение. Молитва начинается с первого слова персонажа, и твои действия, если они будут правильными, должны вывести этого персонажа в исповедь. Когда Анна перед смертью в разговоре с Долли рассказывает обо всём, что она хотела, о чём мечтала и что не случилось, как бы подытоживая свою жизнь, это её «я должна сказать, я должна, иначе я умру» и есть высшая точка молитвы-мольбы. К сожалению, она не нашла для себя иного выхода, кроме как покончить жизнь самоубийством.
В авторском же тексте мы говорим о том, как работает театр. Пьеса Клима вообще в первую очередь о театре, хотя и рассказывается она на примере «Анны Карениной» Л. Н. Толстого. Пролог — своего рода подъём самолёта в воздух, необходимый, чтобы к началу первого акта у зрителя было сформировано мнение о каждом из персонажей, и тогда сама пьеса уже не требует раскачки и набирает нужную высоту.
Кстати, подобный Климу глубокий взгляд на произведение предлагает и Юрий Лотман, лекция которого «Формы общения» звучит в записи, пока зрители рассаживаются в зале перед спектаклем, тем самым задавая закон, что мы будем анализировать роман на сцене.
Интересно, что эта пьеса о театре в то же время очень кинематографична.
Безусловно. И она ведь поставлена Янковским в каком-то смысле на языке кино. Но «суть любви в кинематографе — истинность встречи глаз». В кино нас как бы лишают собственной иллюзии, ведь оно предполагает подробное видение реальности конкретного режиссера, мы же говорим про «истинность встречи одиноких сердец, где театр - место их встречи».
В прологе Клим, в частности, пишет, что «театр как искусство лишён возможности показа физиологически интимного». Кажется, современный театр изобилует некой телесностью, как бы не соглашаясь с этими словами. Или их следует понимать иносказательно?
Нет, их следует понимать буквально. Искусство театра в том числе в том, чтобы создавать атмосферу, провоцируя фантазию публики, не показывая прямо интимный процесс. Когда я прихожу в театр и вижу, как актёры лобзаются и засовывают языки друг в друга, меня это не трогает, потому что я вижу неправду, ведь процесс поцелуя — это таинство, сакральное на всех уровнях, которое невозможно сыграть в театре. По тем же соображениям я считаю, что нельзя показывать на сцене, как женщина рожает ребёнка. Мне не нужно иллюстраций для того, чтобы понять, что ночью после свадьбы Ромео и Джульетта остаются наедине. У Шекспира написан очень яркий диалог про верёвочки, которые должна вечером принести Кормилица. И всё, дальше театр моей памяти мне всё сыграет.
Я помню историю, как одна актриса сказала, что готова делать всё, что ей скажет режиссёр. Тогда её спросили, стала ли бы она есть фекалии при выдвижении такого требования. Она ответила, что съест, если того потребует художественный замысел. Но у меня к этим людям вопрос: неужели все невероятные возможности театра так недостаточны, чтобы придумать иносказательный образ, если оно правда так важно для спектакля? Мне кажется, подобное делают от неопытности. Если ты смотришь много достойного, то понимаешь, что без этого можно обойтись.
Как так вышло, что и роль Вронского, и роль Каренина исполняет один актёр - Максим Студеновский? Это неочевидное решение, у которого наверняка есть интересное объяснение.
Когда спектакль только начинает репетироваться, мы призываем спуститься особую материю. Чем дальше идёт работа над материалом, тем более создаваемое пространство от вложенных усилий начинает существовать без тебя и, более того, диктовать свои условия, в соответствии с которыми оно будет приходить к нам. Если мы нарушаем предложенные условия, пространство начинает наказывать. Говоря глобально, софиты в театрах никогда не падают просто так. Однажды у нас было такое, что и люстра раскачивалась, и полки свалились, и у кровати подминались ножки. К антракту мне стало казаться, что мы можем в прямом смысле физически не выжить!
Этот спектакль решает за нас, кто будет ему служить. Поначалу было два разных исполнителя ролей Каренина и Вронского, Лёвин тоже другой был, но, я думаю, именно сам спектакль подталкивал людей расстаться с ним, Андрей Емельянов и вовсе из театра ушёл. Хотя, конечно, усилия каждого человека, причастного к этой работе, навсегда остались в ней. Мы много вариантов пробовали, но спектакль выбрал, что Карениным и Вронским стал один человек. Конечно, это небывалый риск, но именно такое решение привело к новому объёму, вывело на поверхность тонкую проблематику: отношения людей всегда начинаются прекрасно, как у Вронского с Анной, но при неправильных действиях в отношении друг друга каждый Вронский станет Карениным, что и происходит в нашем спектакле.
Пьесу, а вместе с ней и спектакль, критикуют в том числе за любовь баронессы Шильтон и Вронского ближе к финалу, которой нет у Толстого.
Однажды на репетиции я тоже задала вопрос: почему именно Шильтон, третьестепенный персонаж у Толстого? Режиссёр Янковский взял и позвонил с этим вопросом Климу, дескать, тут актриса интересуется. Драматург в ответ спросил: «А что, она сыграть не может?» — и повесил трубку. Вскоре он перезвонил и объяснил, что хотел показать пример женщины, которая умеет любить. Шильтон готова любить Вронского — этого запутавшегося человека, нуждающегося в перерождении. И поэтому так же важна в спектакле сцена божественной свадьбы Китти и Лёвина.
Китти и баронесса Шильтон — противоположности Анне, которая, полюбив, не справилась с этой бездной и не смогла выйти из неё живой. Пьеса в сущности есть очень глобальное исследование феномена любви.
То, что Клим в своих произведениях вступает в диалоги с классикой и её героями, иногда вызывает недоумение у людей, кажется им противоестественным.
Это вообще один из самых сильных конфликтов сегодняшнего дня. Как же часто мне говорят: «Это Толстой! Какой Клим? Сколько можно паразитировать на классике?». Когда люди занимаются своим творчеством через то, что их вдохновляет, особенно если речь идёт о наследии выдающихся людей, это почему-то вызывает негатив. Может быть, так проявляется топорность образования, не знаю. Мы будто бы запрещаем себе подробно анализировать то, что кем-то уже анализировалось до нас. Но, начиная делать что-то новое, мы забываем, что новое — это хорошо забытое старое. В конце концов, кто из нас хоть одно новое слово в русский язык привнёс? Мы все говорим на языке, который веками передавался из уст в уста. Но время сейчас такое, когда каждый хочет показать, что он не пустое место, а что-то создал, чего не было до него, и поэтому прикрепляет ко всякому своему действию патент.
Расскажи, пожалуйста, про образ Чичикова, который ты создаёшь в другом спектакле по пьесе Клима «Космос или жизнь — необъяснимая загадка». Ты осуждаешь своего героя?
Образ Карениной сложен в том числе тем, что мы не знаем прошлого этой женщины, и мне пришлось проделать большую работу, чтобы разобраться, почему действия моей героини таковы. Здесь же Гоголь даёт нам всю историю становления Чичикова от мальчика до мужчины, и эта история вызывает много сочувствия. Это ребёнок, полностью лишённый детства; его воспитывал в ежовых рукавицах отец, жизнь которого не вышла, который рассказывает про добродетель, а сам плюёт в песочницу в углу своей комнаты и пытается прожить через ребёнка жизнь, которую не прожил сам. Ребёнок, подрастая, понимает, что по-другому уже и не может жить в обществе, а наставления отца помогают ему приспосабливаться к законам этого мира.
Я не осуждаю своего героя; как артист, просто не имею на это права. Моя задача — оправдать и отца, и сына, и повытчика — каждого, неспособного к состраданию. Нужно, чтобы зритель понял, что у героя есть своя правда, заставить задуматься, мог ли он в принципе вырасти иным? Был ли у него выбор? Он ведь тоже хочет жить, достичь успеха в своём представлении… Другой вопрос, что этот человек выбирает не те стези для реализации своего мощного личностного потенциала. Задача артиста — исследовать, в какой момент случился тот неверный поворот, из-за которого человек начал терять свою душу, и пройти этот путь со зрителем. Как так вышло, что чувствующий мальчик, которому было больно, когда отец трепал его за ухо, который пробивался и хотел сделать что-то хорошее в жизни, однажды решил: да гори оно всё синим пламенем, души покупать буду?
В этом спектакле мне в первую очередь хочется сказать людям: не делайте так, мы сейчас вам покажем, до чего это доведёт. А доводит оно до полной потери человеческого облика, до волка в овечьей шкуре.
Шутливых вставок Селифана (Александра Кошкидько) во время рассказа истории Чичикова нет в пьесе, это именно режиссёрское решение. Чем оно было вызвано?
Янковский как режиссёр замечателен в том числе и тем, что он достаёт из артиста самое лучшее, всю его природу, и применяет её на сцене. Саша Кошкидько — артист, который одновременно многогранен в плане своего драматического начала и уникален как шут в самом высоком понимании этого слова. Если монолог Чичикова ведётся правильно, то партнёр может делать вообще что угодно, это будет помогать мне и работать на восприятие публикой страшной истории героя. Шутки — момент чистого импульса Саши — самая естественная гоголевская сатира, призванная снять градус напряжения. Всё-таки Гоголя нельзя играть серьёзно.
Интересно, что эта огромная по размеру пьеса — сплошной диалог, почти лишённый действия.
Да, всё построение действия пьесы основывается на том, что мы топчемся на месте «где-то посреди России» и не можем с него сойти, не можем остановить разговоры и философствования о смысле жизни и мире. Только в конце первого акта мы пытаемся сдвинуться с места…
Но вообще стоит посмотреть на этот материал несколько шире, не как на дуэтную пьесу, а как на разговор Гоголя с Гоголем, который сидит и сам с собой беседует. Всё, что там на самом деле происходит — внутренние мытарства человека с самим собой. Это история про каждого из нас, ведь мы всё время находимся в сложных внутренних противоречиях, которые пытаемся разрешить.
У меня вообще есть напутственное пожелание зрителю — смотреть далеко за первый план, который ему показывают. Стоит увидеть и то, что за ним скрыто. Это трудно сделать, но возможно, когда ты не приходишь оценивать или судить. А мы, к сожалению, всё судим… Но театр в первую очередь про любовь к человеку, любовь, как желание понять и сострадать. Категоричность суждений зрителя зачастую не позволяет ему это сделать.
Давай перейдём к спектаклю «Падший ангел». Мы слышим монолог Настасьи Филипповны за несколько мгновений до смерти. И то, что она говорит, кажется на первый взгляд очень странным для такой ситуации — какие-то сны, ветхозаветные сюжеты. Почему она произносит именно это?
Однажды я рискнула спросить Клима, почему в пьесе кое-что сделано так, а не иначе, а он мне ответил: «Шекспира спрашивали?». За драматурга ответить не могу, могу лишь сказать, почему я произношу этот текст.
Прочитав пьесу впервые на репетиции, я ничего не поняла, но внутри установилась сильная связь с текстом. Понимание стало приходить, когда начала учить. Несмотря на рваную логику повествования, в нём прослеживается очень чётко выстроенная сюжетная история. В текстах Клима вообще нет ничего случайного. Всё, что касается библейских отступлений, я воспринимаю как визуализацию ухода из жизни, ведь победить страх может помочь только вера. Моя героиня циклично представляет себя то на Первом, то на Третьем, то на Пятом небе (см. Вторую книгу Еноха).
Согласно анализу Клима, у Настасьи Филипповны, как и у Анны Карениной, нет возможности дальнейшей жизни, она это чётко осознаёт, потому что однажды выбрала Тоцкого и полюбила его раз и навсегда, но тот не принял её со своей любовью (его мотивы подробном обсуждаются в пьесе «Бес-Сон-Ницца» и одноимённом спектакле Александра Кошкидько). Осознавая невозможность жить дальше, она делает всё для того, чтобы Рогожин, убив ее, помог тем самым «освободиться от невыносимости» и при этом в деталях представляемая ею смерть была безболезненна физически, потому что ей, как и любому человеку, присущ страх перед неизвестностью: что будет там, в ином измерении? Рогожина она призывает как освободителя, который поможет ей покинуть этот мир.
Мне страшно играть «Падшего ангела», потому что Настасья Филипповна здесь являет запредельный уровень женственности, воли, духа и особого знания о любви. Я учусь этому у своей героини, потому что сама в жизни проявляю много малодушия.
К сожалению, мы все однажды столкнёмся с необходимостью перехода от жизни к смерти…
Всерьёз я впервые задумалась о смерти, именно тогда, когда начала работать над пьесой. Моя героиня ведь в конечном счёте всё равно оказывается не готова. Она, казалось бы, всё продумала, но когда наступает роковая минута, всё равно робеет перед неизведанным. И всё-таки представляет в последние мгновения себя на Третьем небе, «где Господь восходит в рай», где «рай между тлением и нетлением – свет бесконечный».
Мне (и, думаю, не только мне) при восприятии текстов Клима мешает непонимание отдельных фрагментов. Вот, например, в «Падшем ангеле» внезапно возникает дама в соболях и реплика про величие духа, а потом мы снова возвращаемся к книге Еноха. Как зрителю обходить подобные сложные места, не теряя нить?
Дама в соболях символизирует собой пошлость зажиточного человека над бедностью. Но ты спросил не об этом! Если мы внимательно посмотрим на текст почти любого классического романа, то поймём, что в жизни люди так не говорят. В книгах логичное и структурированное ведение мыслей, а Клим пишет такие тексты, которые могли бы быть произнесены на самом деле, живые, естественные монологи. Конечно, они в том числе скачут и перебиваются разными образами и воспоминаниями.
Я бы порекомендовала людям, которые сталкиваются с текстами Клима, не пытаться всё себе объяснять. Самое главное, что героиня на сцене совершенно точно понимает, о чём она говорит. Эти тексты вообще могут каждый раз в разные измерения направлять, различные свои грани открывать. Возможно, именно отсутствие видимой логичности создаёт такой спецэффект восприятия. Внутрь тебя попадёт ровно то, к чему ты готов на сегодняшний день, вот и всё.
Вспомни, пожалуйста, какую-то реплику, которая долго и трудно попадала в тебя.
«Театр — это мольба о спасении, фол последней надежды, как говорят теперь об игре, во многом вытеснившей театр, ибо обладающей более абстрактными поводами относительно наших радостей и нашего сострадания».
Но когда такие отдельные реплики начинают раскрываться с течением времени, они значительно увеличивают собой объём содержания.
Что бы ты ответила людям, которые винят спектакли Театральной мастерской «АСБ» в визуальном аскетизме?
С точки зрения театральной приглаженности та же «Анна Каренина» и правда выглядит довольно неопрятно. Стоит раздолбанная кровать, на нас не пойми откуда взятые костюмы… Да, видно, что бюджета на невероятные декорации не предполагалось. Но нужно помнить, что если нет артиста, то нет театра. Великое творение иллюзии заключается в том числе в том, чтобы в имеющемся обшарпанном пространстве не создавать любой ценой какое-то обрамление, а сотворить чудо театра за счёт верных действий артистов. Декорации же нужны, как говорит Янковский, когда нет артиста, и нужно прикрывать его отсутствие визуальными эффектами.
Журнал «Театрал» однажды назвал Клима самым известным маргиналом современного театра. Это правда так?
Это неуничижительно сказано было. Клим, как и Янковский — это люди, которым каким-то удивительным образом по судьбе позволено то, что не позволено другим. Думаю, в первую очередь потому, что они не транслируют каких-то своих концепций, а идут за миром, который много больше и лучше того, что мы можем себе представить. Их характеризует полное отрешение от чего-то личного во имя служения идее Театра. В этом плане они и есть два великих маргинала.
Клим подобен рентгену, он способен сканировать человека и видеть всё. Думаю, поэтому так глубоки и объемны его интерпретации других авторов. Он развивал в себе этот дар всю жизнь и сейчас мог бы быть кем угодно: великим государственным деятелем, успешным бизнесменом, или даже папой римским, но он выбрал для себя заниматься своей верой — изобличать некую подлинность во всем, с чем он соприкасается. В одном из новых текстов персонаж у Клима задаётся вопросом: «Что же нужно с собой сделать, чтобы не верить? Не верить даже в Бога».
А если тебя тоже назовут маргиналом современного театра?
Я буду воспринимать это как комплимент. Быть знаменитым сейчас, иметь награды и премии, становится стыдно, потому что не отражает реального художественного подвижничества, является скорее данью моде. То, как зачастую оцениваются спектакли, имеет очень малое отношение к реально проделанной работе, чаще это личные предпочтения. Бесспорно, слава важна, но исключительно как возможность развиваться и развивать то, чем ты занимаешься. Новое поколение понимает славу, к сожалению, в первую очередь в контексте медийности и коммерческой успешности. Подобное превращает и кино, и театр в производство.
У тебя есть какая-то медийность?
Недавно одна женщина, столкнувшись со мной на улице, выразила восхищение моей работой. Выяснилось, что речь шла об эпизодической роли в кино, где по сценарию я хамлю инспектору ДПС. Вот это точно не та медийность, которой мне бы хотелось.
Над новыми спектаклями в Театральной мастерской «АСБ» работа сейчас ведётся?
Да, сейчас мы работаем над уникальным проектом «Станиславский — мир как воля и представление», который реализуется при поддержке Президентского фонда культурных инициатив. К осени попробуем представить новый спектакль по пьесе Клима.
В следующем году на курсе у Заслуженного деятеля искусств Республики Карелия С. С. Пронина ты впервые выступишь педагогом по актерскому мастерству. Чему в первую очередь хотелось бы научить своих студентов?
Я должна дать им то, что дали в своё время мне — отношение к профессии. Остальному творческая жизнь так или иначе научит. Мои учителя — Козлов, Янковский, Клим — не создавали секты и не обещали золотые горы, а предупреждали, что будет трудно и страшно. Но из этого ежедневного труда может возникнуть нечто, что не закончится одной твоей жизнью.
Беседовал Егор Куликов
Фото Варвары Басковой-Карповой