Два с небольшим года назад “Театр ЕнотовКоров” (профессиональный коллектив с несколько обескураживающим названием, которым руководят Мария Пальницкая и Виктор Незнанов) решил предложить петербургскому зрителю свою версию сценического воплощения всемирно известной пьесы — монодрамы Жана Кокто “Человеческий голос”. С тех пор спектакль регулярно играется в “Театральной долине” — сравнительно молодой, но уже успевшей обрести широкую зрительскую аудиторию площадке, приютившей под своей крышей целый ряд самобытных коллективов.
В этой небольшой по объёме пьесе драматург отводит примерно десятую часть текста на описание декораций и комментарии по исполнению, словно давая понять, что в данном произведении эти рекомендации особенно существенны. Так, например, читатель узнаёт, что героиня находится в спальне, на стене которой висит картина “зловещего вида”. В комнате имеется кровать и столик, на этом столике стоит лампа, “бросающая вокруг беспощадно-яркий свет”. Большое внимание уделено описанию цветовой гаммы: целый ряд элементов интерьера должны быть ослепительно-белого цвета, а сама комната — синеватой.
Однако рекомендациям можно не следовать. Бывает, что режиссёры находят совершенно иные решения, раскрывающие, казалось бы, довольно примитивные произведения до небывалых глубин смысла или позволяющие поразмышлять над вечными вопросами через призму современности. Это восхищает даже самую консервативную аудиторию. Но бывает иначе…
Входящий в зал зритель обнаруживает на сцене нечто иное, чем мог бы ожидать, предварительно ознакомившись с пьесой. Нет ни настольной лампы, ни кресла, ни кровати, ни синеватых тонов. Едва ли пространство можно назвать комнатой, скорее просто нечто тёмное, пустое и неуютное, а посреди этого пространства имеется возвышение, напоминающее операционный стол, с потолка же свисают верёвки, изображающие телефонные провода. Оформление сцены — решение в пользу нескрываемого упрощения, едва ли привносящее скрытые смыслы в произведение и выглядящее скорее как банальная небрежность. Понятно, что негосударственные театры, не обладающие к тому же собственной площадкой, ограничены в возможностях создания декораций, но стоит ли пренебрегать ими настолько?...
Посреди сцены лежит девушка в белом платье (это пример редкого следования рекомендациям Кокто), на руках которой — странные красно-чёрные перчатки, по внешнему виду более пригодные для работы в гараже, чем для театральных подмостков. Технически их использование, скорее всего, объясняется необходимостью долгое время работать с верёвками, однако художественный образ — штука, как ни крути, немаловажная. В конце концов, зритель не приходит с голым торсом в театр, даже если на улице жарко. Справедливости ради отметим, что создатели спектакля попытались реализовать ещё одну рекомендацию автора и отобразить на заднике сцены тень актрисы. Получилось это, впрочем, несколько странно: когда героиня спектакля вставала, её тень порой оказывалась обрезанной по пояс, когда приближалась к краю сцены — перемещалась с задника на боковую стенку, иногда наполовину. Стоял ли за этим некий замысел, сказать сложно.
Впрочем, к свету есть и другие вопросы. Например, стоит ли так явно выделять в темноте столбы пыли, поднимающиеся к потолку при взмахивании верёвками? Необходимо ли окрашивать сценическое пространство в ярко-красные тона, когда героиня упоминает красный ошейник собаки или красное лицо старушки, хотя эти словосочетания, казалось бы, не несут существенной смысловой нагрузки? Наконец, зачем, символизируя молчание собеседника героини на другом конце провода, слепить зрителя, долгое время просидевшего в темноте, четырьмя направленными ему в лицо прожекторами? Оригинально и красиво оформлена лишь финальная сцена спектакля, когда актриса совершает плавные движения в снопе быстро мигающего света, и кажется, будто она плывёт по волнам, а потом зависает на канатах, словно вынесенная на берег.
Считается, что Кокто написал пьесу “Человеческий голос” по просьбам актрис, с которыми он сотрудничал. Те жаловались, что другие его произведения не позволяют им в полной мере раскрыть свой талант. Так была создана монодрама об убитой горем женщине, потерявшей возлюбленного, переживающей дни одиночества в попытках дозвониться до него, услышать его голос, выговориться человеку, который ещё не перестал окончательно быть близким. Драматург, работавший с лучшими актрисами своего времени, тем не менее посчитал нужным оставить краткие, но ёмкие указания исполнителю: “Она будет говорить стоя, сидя, повернувшись спиной, анфас, в профиль, стоя на коленях за высокой спинкой кресла, положив голову на край спинки… или откинувшись в кресле, или, наконец, шагая взад и вперед по комнате. …Нервозность проявляется не в лихорадочной быстроте, а только в изменении позы”.
Иногда этот спектакль играет Ксения Куренкова, мне довелось увидеть работу Валерии Лавровой — ученицы заслуженной артистки России, одной из главных актрис БДТ Марии Кирилловны Лавровой. Актриса, безусловно, неплохо владеет современным танцем, обладает гибкостью и физической выносливостью, позволяющей выполнять целый ряд акробатических упражнений, однако их уместность в контексте приведённых выше рекомендаций драматурга вновь вызывает вопросы. Мы видим как раз не изменение позы, а нескончаемую беготню, резкие движения, удары верёвками об пол. Особенно удивительно смотрятся многократно повторяемые передвижения по полу, характерные скорее для порнографических фильмов. Моноспектакль как формат в принципе не располагает к суете и рассчитан в первую очередь на диалог со зрителем, а монодрама, лишённая декораций и тем самым оставляющая актрису на сцене в абсолютном одиночестве — в особенности. Работе со словом как будто уделено несколько меньшее внимание, чем движению: актриса меняет громкость, скорость подачи текста, но почти не выходит за пределы раз и навсегда выбранной интонации, вследствие чего локально ключевые реплики “я приняла двенадцать таблеток снотворного”, “она думает, что ты такой же, как все другие мужчины” не производят того ошеломляющего эффекта, который могли бы. Монолог просто сливается в длинный плач без развития и вспышек, который чем далее, тем более наскучивает. Эпизодами актрису вовсе бывает не слышно из-за чрезвычайно громкой музыки, что особенно обидно в те моменты, когда она пытается говорить полушёпотом, указывающим на особую откровенность.
Наверняка эта постановка заденет за живое многих зрителей своей проблематикой, почти неизбежными ассоциациями с эпизодами из собственной жизни. Трепетное, буквально истекающее кровью слово Кокто так или иначе прорывается в зал и в такой интерпретации этой пьесы. Но если смотреть на происходящее на сцене более хладнокровно, то не покидает ощущение, что Театр достоин большего.
Текст: Егор Куликов
Фотографии Театра ЕнотовКоров