Когда-то Хантер Томпсон стал родоначальником жанра гонзо-журналистики, положив в основу повествования субъективный опыт и переживаемые эмоции. Со дня его смерти (напоминающей трагифарс не в меньшей степени, чем жизнь) прошло уже более пятнадцати лет, однако образ отчаянного журналиста продолжает быть предметом творческих исследований и дискуссий. На основе его (и не только его) текстов Театрально-Творческое Объединение “Трое” поставило спектакль-вербатим “Хантер снаружи” на площадке Зал # 3. Побывав в начале мая на гастролях в известном московском “Театре.doc”, постановка продолжает удивлять петербургского зрителя. Премьера состоялась в январе 2022.
Создателям спектакля хочется отдать должное уже только за то, что они отказались от идеи делать театральный байопик о жизни журналиста. Сценического пространства, заставленного банками с окурками и полупустыми бутылками, наполненного специфическими ароматами, да ещё в сочетании с отдельными, специальным образом скопмонованными отрывками из Хантера Томпсона, было бы более чем достаточно, чтобы привлечь определённую зрительскую аудиторию, которой, впрочем, остальные художественные решения наверняка оказались бы глубоко безразличны. Но авторы спектакля обращаются к Томпсону и его текстам лишь как к собирательному образу и отправной точке для собственной рефлексии.
Впрочем, Хантер Томпсон, словно оправдывая название спектакля, то и дело прорывается наружу.
Актёры (Андрей Ровный, Константин Моллаев и Валерия Голубева) встречают едва вошедшего в зал зрителя на сцене, сидя на ковре и сосредоточенно выдёргивая из него непонравившиеся ворсинки. Появления публики они как будто не замечают, целиком и полностью находясь внутри себя. Через некоторое время всё же зазвучат реплики, пусть и местами достаточно бессвязные. Герои рассказывают о мимолётных эпизодах своей жизни; правда, местами трудно понять, где в их словах правда, где вымысел, а где откровенная издёвка над слушателем. Одним словом, гонзо-спектакль во всех его проявлениях с первых секунд. Поначалу невольно обращаешь внимание на несовпадение речевых ритмов актёров и вслушиваешься в каждое слово, пытаясь найти в нём скрытый смысл или тайный знак, но чем дальше, тем больше неиссякающий речевой поток захватывает, поглощает, заставляя предаваться в первую очередь ощущениям. Иногда, впрочем, смысловая составляющая как бы напоминает о себе: то дискуссией о том, кто является героями — люди с плакатов, наши друзья или мы сами, то попыткой осмысления уникальности поколения американцев, чья молодость пришлась на шестидесятые. Но тут же напряжение разряжается в новом вербатиме несколько психоделического толка, то связанным с событиями из жизни журналиста, то нет, уводящем зрителя на грань усталости и раздражения… Иногда актёры органично передают друг другу слово, но местами сознательно накладывают поверх одной реплики другую, а иногда и вовсе не реплику, а некий пластический или музыкальный этюд, лишь условно связанный с только что произнесённым текстом.
Анализируя спектакль с точки зрения художественных решений, невольно вспоминаешь “Алеф” Алексея Образцова. Сложный пластический рисунок, перемена ролей, герои-суфлёры, нелинейность повествования, отказ от рационального как один из основополагающих принципов — всё это в какой-то степени роднит “Хантера…” со сценическим воплощением сборника Борхеса. Впрочем, кажется, что преследуемые цели при этом несколько разнятся. Для Образцова важна бесконечность, непостижимость мира, невозможность охватить его мысленным взглядом, уловить во всём его многообразии причинно-следственные связи, которых, возможно, никогда не было. Здесь же такая манера повествования кажется средством ухода от рационального, логически выверенного, ухода в мир чувств, ощущений, в глубину бездны не мира как Вселенной, но внутреннего мира человека.
Ведь, если вдуматься, что есть Хантер Томпсон, очищенный от кокаиновой пыли, как не символ счастья, радости, внутренней свободы человека, праздника его жизни? А ведь именно так и обставлено сценическое пространство — в атмосфере дружеской праздничной встречи. Под потолком — крупными разноцветными буквами надпись “Happy birthday”, сбоку — огромная гирлянда с крупными лампочками, светящаяся мягким красным светом, на полу — бесконечные провода от музыкальных инструментов и усилителей, а также старый ковёр, прочно ассоциирующийся у многих из нас с домом и слегка небрежным уютом, а на ковре стоит столь же видавший виды телевизор. Под конец спектакля на головах у актёров появляются колпаки, в руках — хлопушки и торт со свечами.
Но о чём же все произнесённые слова? Пожалуй, это набор субъективных — в точности по Томпсону — ощущений. Сложно и путано, они тем не менее говорят о простых вещах: воспоминаниях детства, смелости и решительности, равнодушии и любви, подарках, музыке. Ну и, следуя журналистскому стилю, о чём-нибудь совершенно нелепом, вроде письма девочки из турецкого отеля. Выходит, именно эти вещи и делают человека гармоничным, целостным, свободным и, в конце концов, счастливым?
Впрочем, художественные произведения, построенные на сюрреалистических принципах, интересны в том числе тем, что любая их трактовка в той или иной степени обречена как на успех, так и на провал. Поэтому лучше просто откинуться поудобнее в мягком кресле и наблюдать за плавным течением спектакля. Подобно тому, как, быть может, откуда-то снаружи наблюдает за всем этим бесконечно сюрреалистичным миром сам Хантер Томпсон. Который, в отличие от Алексея Образцова в концовке “Алефа”, не отправляет актёров забирать стулья из-под ничего не подозревающих зрителей.
Текст: Егор Куликов
Фотографии Полины Назаровой и Натальи Губановой