16, 17 декабря и 11, 25 января на большой сцене Театра на Васильевском состоится премьера спектакля «Горе от ума». Режиссер спектакля Руслан Нанава в интервью арт-журналу ОКОЛО – о своем отношении к знаменитой комедии Грибоедова, особенностях постановочного процесса, и о том, что увидят зрители на сцене.
Руслан, чем обусловлен выбор материала для вашей постановки?
«Горе от ума» – такое глобальное классическое произведение, своего рода музейный экспонат. Нам интересно разобраться, чем оно актуально в современном контексте, насколько вообще эта пьеса близка современному зрителю. Классика – это всегда колоссальная проверка временем. Мне интересно ощутить, прощупать этот материал через призму, возможно, субъективной, но существующей сегодня реальности. Мне как раз интересна в данном случае не «музейная» ценность текста и сюжета, а сама суть, какой она сохранилась до наших дней.
«Горе от ума» включено в школьную программу 9го класса. Как вы относитесь к необходимости перечитывать произведения подобного масштаба в более зрелом возрасте, переосмысливая их?
Любую классику стоит перечитывать несколько раз. «Горе от ума» – не исключение. Во-первых, это действительно сложный для понимания сегодняшним читателем текст. А между тем, в пьесе немало моментов, несомненно, вызывающих яркие эмоции. Их важно верно считать, уловить, прочувствовать. С моим восьмилетним сыном мы читали «Горе от ума» именно потому, что в нем много смешных моментов, замечательных рифм. Каждый возраст открывает в пьесе что-то свое. Я считаю, что в беглом школьном чтении Грибоедова есть опасность формирования неверного отношения к произведению. А оно ведь не из тех, что «для галочки» – прочитал и забыл. На самом деле, чтобы его понять и постичь, к нему обязательно нужно вернуться, став старше. Открытие новых смыслов произойдет в зависимости от того, каким стало наше мировоззрение, понимание законов жизни, правил игры в социуме.
Руслан, вы сказали сакраментальное слово «социум». «Горе от ума» вы ставите как социальную драму или больше как любовную трагедию? Какая из линий в вашем спектакле ведущая?
Мы подходим к этому произведению с обеих сторон. И со стороны социальной – комедийной и драматической, и любовной по лирической линии, которая действительно занимает там очень важное место. Такая попытка объять материал, конечно, усложняет задачу, потому что, если развивать одну линию, все становится проще и понятнее, а вот совместить все линии так, чтобы получилось полноценное исчерпывающее высказывание, – задача иного уровня.
С художником-сценографом Николаем Слободяником вы делаете уже не первый спектакль. Декорация этого спектакля обещает быть такой же захватывающей и неординарной, как и в ваших предыдущих совместных постановках?
Планируется большая декорация, будет три этажа, четырнадцать окон, стена и гигантские золотые ворота. Должна получиться очень эффектная картинка, которая, как мы надеемся, будет рождать разнообразие ассоциаций и образов у зрителей. Потому что это пространство в зависимости от ситуации, от той или иной сцены будет менять свое значение.
Сама декорация предусматривает распределение мизансцен вертикально – в высоту, это, конечно, накладывало отпечаток на работу в репетиционном зале. Мы старались вообразить и увидеть, что партнер, стоящий напротив тебя, на самом деле сейчас на высоте десяти метров, примерно на уровне третьего этажа. Когда вышли на сцену, многое поменялось, сместились акценты за счет изменения мизансцен. Кроме того, этот спектакль очень густонаселенный. Во втором акте на сцене – почти тридцать человек.
В вашем спектакле роль Фамусова играет замечательный артист Сергей Паршин. Насколько интересно и сложно работать с артистом такого масштаба?
Да, Сергей Паршин был приглашен в Театр на Васильевском специально для этого спектакля. Работать с ним очень интересно. Это бесценный опыт для меня. Потому что Сергей Иванович – большой, талантливый артист, и, конечно, тот факт, что он работает в другом театре (н. а. России Сергей Паршин – артист Александринского театра. – прим. ред.) несет определенный шлейф, который, в свою очередь, привносит в наш коллектив с уже устоявшимся театральным языком какие-то новые эмоции. Поэтому мы все очень рады, что Сергей Иванович с нами в нашей работе. Я надеюсь, что у нас получится друг друга почувствовать.
В спектакле заняты ведущие артисты Театра на Васильевском. Как вы, как режиссер, относитесь к тому, что в процессе репетиции сами артисты предлагают что-то свое? Поощряете ли актерскую инициативу в работе над ролью?
Я всегда приветствую инициативу артиста. Мы совместно обсуждаем его ощущения по поводу роли, размышления о персонаже. Это крайне важно, потому что тогда запускается весь механизм под названием «спектакль», в нем участвует не только режиссер, крутящий шестеренки, – они сами рано или поздно приходят в действие, – и вся эта машина начинает работать уже без твоего непосредственного некоего «завода». Ты и не должен ее постоянно заводить. Они думают об этом, они приносят и привносят. От этого очень часто рождаются сцены. Знаете, есть артист-краска, а есть артист-художник, который является создателем своей роли. Мне важно, чтобы артист был художником. Конечно, органически так бывает не всегда. Но я стремлюсь к тому, чтобы возбудить у артиста желание работать в этом ключе.
В Театре на Васильевском вы поставили уже семь разноплановых спектаклей. С чем вам интереснее работать – с классикой или с современной литературой? В чем разница для вас с точки зрения режиссерского подхода?
Сейчас мне интереснее работать с классикой, это связано с тем, что в процессе работы с этим материалом ты многое для себя узнаешь, погружаясь в исторический контекст. Мне кажется, даже плодотворнее работаешь. Здесь имеет место быть еще и процесс самообразования, расширения своего кругозора, что просто необходимо для полноценного понимания материала. И с каждым новым вопросом к произведению, все больше погружаешься, тебя затягивает.
Сама пьеса вас как будто ведет?
Да. Приходится заниматься не только интерпретацией произведения. Но перед тем, как его, может быть, где-то разрушить, чтобы создать смыслы, верные духу, а не слову, необходимо его особенно тщательно изучить, погрузившись в историю создания, в контекст, в особенности восприятия современниками, в определенные нюансы сценической судьбы. Это очень обогащает.
Руслан, как вы взаимодействуете со сложным поэтическим текстом Грибоедова? Больше разрушаете или стараетесь сохранить?
Есть определенная проблема с тяжестью восприятия этого текста зрителями. Почему я называю это именно проблемой театра – да потому что, когда ты читаешь, у тебя есть возможность остановиться, зайти в Википедию или открыть учебники и найти какие-то объяснения тех или иных терминов, банально есть на это время. А когда смотришь спектакль, то узнать значение того или иного термина или оборота речи невозможно сиюсекундно. В спектакле мы стараемся справиться с этим за счет попытки смещения акцентов. Например, с помощью визуального ряда, пластических, музыкальных этюдов. Не забывайте еще и тот факт, что сокращения текста в театре работают на сохранение самого ценного – зрительского внимания, для этого у нашей истории должна быть определенная динамика. Зритель должен идти по тому пути, который мы для него прокладываем.
Давайте вспомним наконец Чацкого, которого играет Алексей Манцыгин. Как вы относитесь к сравнению Чацкого и Мышкина? Может быть, Чацкий – такой же потерянный мечтатель и такой же изгой?
Конечно, ситуация, в которой оказывается Чацкий, не просто идиотическая, она катастрофическая для личности! И, да, я думаю, что есть некоторая связь. Сумасшествие и его разновидности в классической литературе – это вообще отдельная тема для разговора. Как и развитие архетипа изгоя. Грибоедов, кажется, как раз и был одним из первых, кто создал образ подобного героя. Потом был Гоголь с «Записками сумасшедшего», а если говорить и о двадцатом веке, то как не вспомнить героев Кафки… Но здесь очень тонкая грань, ведь Чацкий у нас вовсе не сумасшедший в медицинском понимании человек. Да, его оклеветали. Но ключевое здесь вот это: «горе от ума» и «ум с сердцем не в ладу», понимаете. Это сочетание и дает сбой в программе.
В вашем спектакле так же?
«Ум с сердцем не в ладу» – безусловно, так и есть. Конечно, вернувшийся домой Чацкий предчувствует какую-то трагедию, которая витает. Но умом пытается ее не видеть. Это касается и его романтических устремлений. В Софье он не слышит ее саму, трактуя каждое ее слово в пользу сохранения собственной надежды. Никакие намеки, никакие разговоры не могут стать для него окончательно убедительными. Только в финале спектакля, столкнувшись лицом к лицу с самим фактом измены, он принимает его.
Чацкий – идеалист?
Мне кажется, так в нем работает самосохранение. Предчувствуя печальный исход, он старается его избежать, абстрагироваться, разыскать сто тысяч подтверждений тому, что все будет хорошо. «У меня все хорошо», – до последнего говорит он самому себе.
Руслан, какое у вас настроение перед премьерой?
Сегодня была хорошая репетиция. И сегодня у меня хорошее настроение. Но репетиционный процесс накануне большой премьеры – всегда нелегко. Конечно, определенное волнение присутствует, но вместе с ним и предвкушение того, что совсем скоро все наконец преобразится и реализуется.
Беседовала: Арина Чернышова