27 октября "Этюд-театр" показал спектакль "Морфий".Премьера "Морфия" состоялась еще год назад, с тех пор спектакль многократно перекраивался, каждый новый "Морфий" Этюд-театра отличается от предыдущего, это становится философией постановки. В своем режиссерском дебюте Андрей Гончаров высвобождает печальную историю молодого доктора-наркомана из временных рамок, установленных рассказом Булгакова. Не стоит и говорить о злободневности темы, но именно включение современности в полотно спектакля заставляет его в полезном смысле расшатываться и размываться, делая живым и чувствительным организмом, который физически не может быть сегодня таким же как вчера.
За весомую долю чувствительности отвечает, собственно, сам доктор (Кирилл Варакса). Сперва он - Бомгард, в первые минуты спектакля хладнокровно оперирующий себя сам, не позабыв, конечно же, предварительно вколоть себе обезболивающего, вероятно, морфия. После - то истерично восторженный, то безразличный Поляков, хроника губительной зависимости которого и является основой повествования. И если доктор Бомгард еще несет в себе признаки нарочитой книжности и внешней принадлежности к булгаковской эпохе, хоть и в его кармане в какой то момент звонит условный мобильный телефон, то после превращения его в Полякова, границы полностью размываются. Размываются они и в театральном смысле - буквально с первых минут актеры время от времени обращаются напрямую к залу, намеренно не отстраняясь при этом от своих персонажей. В купе с тем, что явные признаки современности выдают в них и актеров, которые играют здесь и сейчас на сцене, вырисовывается любопытная оптика, создающая нужный эффект широкого объема и наполненности временем как таковым.
Компанию доктору составляет его верная соратница - фельдшерица Анна Кирилловна (Надежда Толубеева). Именно она впрыскивает Полякову первую дозу морфия, дабы избавить его от боли, именно она становится ему "тайной женой" и "как верная собака", сжираемая противоречиями и чувством вины, идет с ним рядом по дороге к гибели. Путь к самоуничтожению на редкость не страшен, режиссер меньше всего хочет напугать зрителя подробностями ломок и страданий больного. Напротив, погружает в удобное пространство, где актеры играют с упоением, а грезы наркотического опьянения проступают через буквальные столпы дыма из дым-машинки. На монохромном темном пространстве, где внимание на себя берут лишь два стула в центре, туман, поддерживаемый маневрами света становится почти осязаемым (художник - Константин Соловьев).
В финале буквальность достигает своего апогея - браунинг, из которого стреляет в себя доктор, оказывается десертом брауни, заказанным у официантки/Анны Кирилловны. Им Поляков ударяет себя в лицо, и далее прямо по тексту, после этого его нижняя челюсть начинает двигаться так, как будто "он давился комочком и хотел его проглотить". Непосредственность призвана раскрепостить зрителя, не умоляя очевидные морали, расслабить и высвободить его восприятие.Текст: Анастасия КобзеваФотографии Этюд-театра
За весомую долю чувствительности отвечает, собственно, сам доктор (Кирилл Варакса). Сперва он - Бомгард, в первые минуты спектакля хладнокровно оперирующий себя сам, не позабыв, конечно же, предварительно вколоть себе обезболивающего, вероятно, морфия. После - то истерично восторженный, то безразличный Поляков, хроника губительной зависимости которого и является основой повествования. И если доктор Бомгард еще несет в себе признаки нарочитой книжности и внешней принадлежности к булгаковской эпохе, хоть и в его кармане в какой то момент звонит условный мобильный телефон, то после превращения его в Полякова, границы полностью размываются. Размываются они и в театральном смысле - буквально с первых минут актеры время от времени обращаются напрямую к залу, намеренно не отстраняясь при этом от своих персонажей. В купе с тем, что явные признаки современности выдают в них и актеров, которые играют здесь и сейчас на сцене, вырисовывается любопытная оптика, создающая нужный эффект широкого объема и наполненности временем как таковым.
Компанию доктору составляет его верная соратница - фельдшерица Анна Кирилловна (Надежда Толубеева). Именно она впрыскивает Полякову первую дозу морфия, дабы избавить его от боли, именно она становится ему "тайной женой" и "как верная собака", сжираемая противоречиями и чувством вины, идет с ним рядом по дороге к гибели. Путь к самоуничтожению на редкость не страшен, режиссер меньше всего хочет напугать зрителя подробностями ломок и страданий больного. Напротив, погружает в удобное пространство, где актеры играют с упоением, а грезы наркотического опьянения проступают через буквальные столпы дыма из дым-машинки. На монохромном темном пространстве, где внимание на себя берут лишь два стула в центре, туман, поддерживаемый маневрами света становится почти осязаемым (художник - Константин Соловьев).
В финале буквальность достигает своего апогея - браунинг, из которого стреляет в себя доктор, оказывается десертом брауни, заказанным у официантки/Анны Кирилловны. Им Поляков ударяет себя в лицо, и далее прямо по тексту, после этого его нижняя челюсть начинает двигаться так, как будто "он давился комочком и хотел его проглотить". Непосредственность призвана раскрепостить зрителя, не умоляя очевидные морали, расслабить и высвободить его восприятие.Текст: Анастасия КобзеваФотографии Этюд-театра