13-16 мая в театре “Приют комедианта” состоялись премьерные показы спектакля “Хорошо. Очень” по рассказам Василия Шукшина. По случаю премьеры мы пообщались с режиссером Василием Сениным о театре, литературе и о том, «что же будет с Родиной и с нами».

Почему Шукшин? Какую роль он играет в вашей жизни?
Я смотрел только один спектакль по Шукшину – «Рассказы Шукшина» в Театре наций, несколько лет назад. Это очень интересный спектакль, и я начал размышлять – Шукшин, театр… Потом Шукшин – это же не только писатель, но ещё и режиссёр – когда мы работали над спектаклем, я пересмотрел “Калину красную”. С точки зрения языка кино, монтажа, этот фильм, который был снят в 1977 году, очень свеж. Язык героев Шукшина, как и Довлатова, очень современен. Ситуации, которые происходят в произведениях Шукшина, очень узнаваемы и эта актуальность даже пугает. У лирического героя Василия Шукшина нет яростного противопоставления себя среде. Его лирический герой – это мыслящий человек, который немного вышел за рамки, предложенные ему жизнью, его бунт короток, но ярок и эмоционален. Это обыватель, в котором внезапно просыпается желание познавать себя. Очень хотелось бы, чтобы у современных людей возникало это желание – не жить по предложенным клише и стереотипам, а познавать себя и выходить за рамки. Самопознание и самоосознание простого человека – это для меня главное в наследии Шукшина и об этом мы и создавали спектакль.

То есть главная идея спектакля – это то, что человек выходит за рамки?
Да, человек выходит за рамки предложенного. Шукшин описывал простые житейские сюжеты. И все это происходит в поздние брежневские времена, конец 70-х, период застоя. Похожее на наше время, когда возникает ощущение завершённости сюжета, который всё еще продолжается. В этом абсолютно разряженном воздухе просыпается острое желание что-то сделать, чтобы ощущать свою единственную жизнь, а не разряженную пустоту вокруг и внутри себя.

Почему вы выбрали именно эти рассказы?
Все количество рассказов, которые мне понравились, в один спектакль не включить. Это был бы скорее театральный марафон по Шукшину. Сначала возникли рассказы “Микроскоп” и “Сапожки”, они очень известные. Это противопоставление героев: и в одном, и в другом происходит «покупка мечты». Только в одном человек покупает подарок себе, чтобы вырваться из очерченного круга жизни, а в другом герой покупает подарок своей жене – абсолютно бессмысленный подарок, ради одной минуты счастья. И, несмотря на то, что сапоги на жену не налезли, эту минуту он получает. В результате один человек, который сделал что-то только для себя, естественно в мечтах спасая все человечество, обретает одиночество, а другой, который думал о своем ближнем круге, обретает счастье, пусть и сиюминутное. А в рассказе “Срезал” один человек вышел за грань своего круга, и этот круг его назад не пускает и объясняет почему нельзя выделяться. Эта история хорошо демонстрирует то, что происходит в нашей стране, когда происходит перемешивание людей, которые уезжают в большие города или другие страны и тех, кто остаются «с народом». Рассказ “Мой зять украл машину дров” это про суд и про закон, про актуальную для нас сейчас тему оскорбленных чувств, и про то, что Россия живет не по законам, а по понятиям – вот и главный герой говорит: «Законы-то мы знаем». Следующая за судами часть спектакля по рассказу «Мужик Дерябин» — это перевернутый пример того, что происходит сейчас с РПЦ. Ведь снос церквей и запрет на веру были буквально вчера, и Шукшин в своём рассказе это описывает. Поэтому мы используем хронику. Люди думают что кто-то оскорбляет их чувства верующих, но вполне возможно, что их дедушки и бабушки или даже родители были свидетелями того, что мы демонстрируем в хронике: выселения священников, разрушения церквей. Для меня было важно чтобы это прозвучало, чтобы зритель понимал: общественные процессы, которые пытаются манипулировать нашим сознанием, могут кардинально развернуться за очень короткий срок. Буквально перед нашей премьерой было заседание суда в Екатеринбурге (над блогером Русланом Соколовским, прим. Около). И мы просто растерялись когда услышали, как судья решила зачитать свою речь в интонациях то ли молитвы, то ли церковной службы, уж не знаю почему. Содержание, суть и исполнение этой речи — это одновременно факт реальности и какой-то, цитируя Владимира Набокова, «ублюдок фантазии». Мы придумывали фантасмагорию, а за два дня до премьеры жизнь показала, что она намного абсурднее самых запредельных фантазий. В нашем спектакле проза Шукшина переплетается с нашими собственными ощущениями воспоминаниями от настоящего и прошлого. Например эпизод со «Спокойной ночи, малыши». Я, кстати, очень хорошо помню как объявили о смерти одного из генсеков. Это яркое воспоминание детства, уж так получилось. Мне было пять лет, и меня искупали. Я стоял на диване и мне бабушка вытирала волосы. И тогда сообщили что умер очередной генсек — я помню свою реакцию — я подумал: «Значит, «Спокойной ночи, малыши» не будет неделю». Это была навязанная, обязательная скорбь. И уже в пять лет у меня был протест против этого. Спектакли по Шукшину – это чаще всего развлекуха, как и, к сожалению, по Зощенко. А на мой взгляд, это продолжение гоголевской традиции трагифарса. Этот юмор упругий, жёсткий и брутальный. И трагичный.

В спектакле довольно много пластики и музыки. Такая задумка была изначально?
Понятие «много» — это субъективно. Это мой язык. Незадолго до премьеры я был на очень вдохновляющем спектакле моего учителя Аллы Сигаловой в Табакерке «Леди Макбет Мценского уезда». Этот спектакль — и танец, и слово, и размышления о том, какова человеческая природа и природа нации. Несмотря на то, что понятие «нация» в 21 веке довольно размыто. Но есть связь с языком, с тем что ты впитываешь с молоком матери, и с тем, что слышишь и видишь пока это молоко перевариваешь.

В чём в таком случае состоит главная задача театра?
Несмотря на то, что есть другие виды донесения художественной информации – кино, интернет, что угодно, театр всё равно живёт и люди туда продолжают ходить. Мне кажется, функция развлечения от театра отходит. Но это не значит что он должен стать скучным и назидательным. Сама природа театра низкая, площадная. Мысль в театре должна быть острой и яркой чтобы её услышали и задумались. Для меня театр несёт в первую очередь познавательную функцию. Ведь познание — это наслаждение.

Знаю что вы ставили «Вишневый сад» в театре в Болгарии. Расскажите об этом.
Да, премьера уже была. Я как раз туда вернусь сразу после премьеры по Шукшину. «Вишневый сад» впервые будет показан на другой площадке, на фестивале. Особенность спектакля в том что зрители сидят на сцене, а все действие происходит в зале. Вишнёвый сад – это метафора театра.

Как болгарский зритель воспринимает Чехова?
Чехов, как Достоевский или Толстой – это та часть русской культуры, которая уже стала мировым наследием, благодаря великолепным переводам. Как для нашего зрителя Шекспир или Мольер.

Снятие с репертуара Театра имени Ленсовета вашего спектакля Заповедник – это ваше решение?
Нет, все вопросы к театру. Меня на закрытие не пригласили. У меня нет претензий – спектакли живут, спектакли умирают. Шёл он достаточно долго. Вопросы, которые я задавал в Заповеднике себе и зрителю, уже исчерпаны.

Что для вас творчество Довлатова?

Многие свои произведения Довлатов написал за пределами Родины, и это показательно. Сейчас не имеет смысла задавать вопрос, продан ли Вишневый сад в России. Потому что конечно же продан. Очень сложно задаваться вопросом уезжать или не уезжать когда тебе говорят: «Не нравится – уезжай». Вопрос «быть или не быть» возможен только тогда когда есть выбор. Бродский писал: «Для переживших великий блеф, жизнь оставляет клочок бумаги». Но кто-то эту бумагу использует для подтирания.

Но можно ведь жить по своим нравственным законам несмотря на вакханалию.
Имеете ввиду внутреннюю эмиграцию? Это невозможно. Реальность всё равно влияет и кусается. Цитируя Александра Кушнера : «Время – кожа, а не платье, глубока его печать. Словно пальцев отпечатки с нас его черты и складки, приглядевшись можно взять» Вопрос «Уезжать или не уезжать» эволюционировал в шварцевский постулат – важно не убить дракона, а разглядеть его в себе и если не убить, то хотя бы отделить от себя. Во многом из-за этого произошёл мой переход от Довлатова к Шукшину. Героя Шукшина обстоятельства жизни в определённый момент ставят перед абсурдным выбором, который он не может сделать. И поэтому он переосмысляет реальность и обретает внутреннее понимание. Шукшин для меня сейчас резонирует больше, хотя авторы безусловно разные, с разным восприятием реальности.

Ваш любимый писатель по-прежнему Набоков? Так утверждает журнал Сноб.
Один из любимых.

Смотрели спектакль «Ло-ли-та» в Музее Шаляпина?
Нет. Там играет Александр Машанов, тонкий и прекрасный актёр, который также играет в «Хорошо.Очень!». Я его обязательно посмотрю, но уже наверное осенью.

Успеваете ли вы сами ходить в театр?
Я недавно посмотрел спектакли Семена Серзина и Марфы Горфиц в «Приюте комедианта», а также «Мамашу Кураж» Теодороса Терзопулоса в Александринке, это было интересно.

Пару лет назад в одном из интервью вы говорили что вам очень нравится быть свободным художником и не быть связанным ни с одним театром. Это по-прежнему здорово?
Да, это здорово, это очень-очень хорошо. Эта свобода – мой выбор. Меня воспитывали свободным человеком. Псковский эксперимент мне многое дал, и в особенности понимание того, что жизнь коротка и не нужно ничего бояться. Свободным быть гораздо комфортнее. Любой человек, который сейчас руководит государственным бюджетным учреждением культуры, у меня вызывает уважение и соболезнование. Ему постоянно приходится идти на большое количество внутренних компромиссов. В фильме «Тот самый Мюнхгаузен» есть такая фраза: «Вы всё время говорите о подвиге. Я каждый день хожу на работу. Это в каком-то смысле тоже подвиг». Псковский театр, где я был главным режиссёром, развивается по своим законам, в нем остались мои спектакли. До сих пор идёт «Ионыч», который полностью посвящён Пскову.

Этот спектакль близок к чеховскому тексту?
От и до текст Чехова. Это не я придумал. У моего учителя Петра Фоменко был такой эксперимент в спектакле «Пиковая дама», я решил тоже попробовать.

7 мая посмотрела ваш спектакль «Женитьба Фигаро». Он ответил на вопросы, которые вы для себя ставили?
Да. Это были мои размышления, как раз после работы во Псковском театре. Моё альтер-эго в этом спектакле – Фигаро. Его психология мне была понятна. И мне важно было понять внутренний выбор других людей, похожих на графа Альмавиву. Спектакль получился, он пользуется большим зрительским вниманием уже третий сезон, а вот внутренний выбор современных Альмавив я так до конца и не понял.

Над чем сейчас работаете?
Над «Обыкновенным чудом» в Ярославском театре имени Волкова. 30 июня начинаются репетиции, осенью будет премьера.

Почему выбрали это произведение?
Иногда человеку не хочется быть человеком, как главному герою сказки Шварца.

И как же сохранить в себе человеческое?
Для этого нужно стать другим человеком и относиться к себе более хладнокровно.

А у вас это получается?
Да. Это называется инстинкт самосохранения, а возможно — житейская мудрость. Когда ты достигаешь 40 лет, наступает условный конец вечности. Ты осознаешь что жизнь не только конечна, но и вообще — небольшая. И ты позволяешь людям быть такими какие они есть и говорить им то что ты думаешь. Твоё слово меняет мир, немножко, потом ещё немножко. И мир меняется.

Беседовала Алла Игнатенко

Фотографии из открытого доступа