ОКОЛО: Давайте начнем сначала! Как вы пришли к формату, в котором выступают артисты «Романтического театра»?Ю.В.Т.: Изначально, я думаю. Я родился в Пятигорске, Северный Кавказ. Чем гордится Пятигорск? Тем, что там убили Лермонтова! Понятно, что со школы, с детской скамьи – Лермонтов. Лермонтов - это грустный поэт, но это романтик. И дальше уже другие поэты подбирались… И конечно же я ночью выходил на гору Машук, когда учил стихи и Лермонтова, и Маяковского, и Есенина. Это все на природе, в горах: легко запоминается, легко читается. Когда стоишь на горе по ночам и читаешь эти стихи – это было замечательно! Этот выход на большой простор романтический… Да и практически через всю жизнь… Мне Гордин Яков Аркадьевич говорил: «Я понимаю, что вы не читаете стихи Бродского, которые считают лучшими, я понимаю почему». Для меня дороже его стихи романтические, когда он был влюблен. Понятно, что он был влюблен всю жизнь, но вот так вот страстно влюблен, такие пронзительные стихи, как его поэма «Шествие», написаны были, конечно, в его ранний период. Для меня они дороги. Это не значит, что я не читаю его другие стихи. Я читаю поздние стихи Бродского, восхищаюсь им, потрясен величием этого человека, но, тем не менее, мне, конечно, дороже романтизм.В институте для меня важнее всего был немецкий романтизм: Гёте, Шиллер. Даже в школе когда я первые столкнулся с Гёте, в восьмом-девятом классе это меня просто уносило. А любовь к поэзии – она из первого института, я учился в пединституте на отделении режиссуры и актерского мастерства. Сивко Надежда Алексеевна – она была великий человек из Москвы приехавшая, имевшая три образования: актерское, режиссерское и театроведческое. Читала нам лекции по театру зарубежному, литературе, истории. Сейчас книга замечательная одного из учеников вышла о ней. И, когда я поступал в ГИТИС, я знал всю литературу с первого по четвертый курс. Я любой экзамен мог сдать! И, конечно же, там поэзия была в первую очередь!Я в школе почти не учился. Как-то утром проснулся, прибегает сосед: «Слушай, мы литературу сдаем!» Я говорю: «Я не пойду! Я ничего не знаю!» Он говорит: «Ты ничего не знаешь!? Пошли! Там уже завуч, директор тебя зовут!» Вытащили меня, там все классы, преподаватели со всей школы - госэкзамены! Ребят человек десять что-то переписывают, остальные учителя все сели, и завуч: «Тяни билет! Толстой!» «Ой, нет, не это! Ой, нет, не это!» «О! Есенин! И Маяковского давай!» Я сел на стол, и сорок пять минут я просто читал стихи!И потом поэзия… Чтобы понять, что такое драматургия и режиссура… Виртуозно когда ты делаешь стих какой-то, например, Огнивцева, по-актерски: драматургия, исполняешь там до поворота головы – чем я занимался два года, делая «Блистательный Санкт-Петербург». Вот эта мини-драматургия - она потом дает мне ростки в педагогике, в режиссуру, когда нужно мелочи отобразить в большом.
ОКОЛО: Вы ведь учились у Товстоногова?Ю.В.Т.: Товстоногов, его звучание на восьмое марта и в другие праздники… По трансляции всего Большого Драматического театра он читал стихи поздравительные! Конечно, «Цвет небесный, синий цвет» - это любимое мое стихотворение, которое он читал из «Ханумы». Уже позже, когда я сделал театр одного актера, почти весь репертуар, как ни странно, стал совпадать. Я даже не слышал эти стихи: он некоторые с книги читал, с листа, вспоминая: и Пастернака, и других. Меня порадовало то, что я воспитался на его исполнении стихов и на его отборе стихов, и что большая часть влюбленности его в каких-то поэтов очень совпадала. То, что прививал вкус Товстоногов – это однозначно! И в режиссуре, и в педагогике – во всем! На репетициях, когда ты что-то делаешь не так: «Дурновкусие!» - это первое слово. И ты понимаешь, вот этого делать нельзя, а вот это – можно. Наверное, вот такие рамки он ставил. И когда просидел семь лет первых на всех репетициях … Саныча, я дал себе зарок, что я буду только учиться. До этого я сидел на всех репетициях у Эфроса в Москве, когда учился в ГИТИСЕ, а тут я у Товстоногова сидел. И, конечно, это самая большая школа! Научиться можно только глядя, как делает это мастер! Необязательно ты будешь повторять… Как вырос великий Хазан? Он делал пародии сначала Райкина виртуозно, а потом уже появилось свое. И если есть подражатель великий, я считаю, в этом нет ничего зазорного. Я ученикам же даю какие-то интонации: они же звучат, я слышу, как звучат, и за счет них я двигаюсь. Естественно, не делают все «под Томошевского», я беру индивидуальность, но уже мастерство какие-то при них, уровень им легче проходить, они не с нуля начинают, а с того уровня, на котором я стою. А им дальше двигаться.ОКОЛО: Как вы подбираете своих артистов? Как они к вам приходят?Ю.В.Т.: По одному! По одному. В течение десяти-одиннадцати лет я по одному человеку набирал. Когда я пришел в Филармонию, было ясно, что там уже ничего не состоится, ее должны были закрывать. Я понял: «О! Вот это мое счастье!» Потому что идти в какой-то театр, там конкуренция, война или просто, когда тебя назначают… А тут ты понимаешь, что пришел на голое поле! Я недоумевал, два месяца сидел там: никто не приходит на репетиции. Была у меня Татьяна Николаевна, директор Филармонии, на концерте в Собаке: «Вы когда-нибудь поставите спектакль? Ревизора!» Это было еще здесь, на Думской, а через три месяца нам переезжать на Лесную. И первый спектакль я как-то сделал с теми артистами, а труппа была восемьдесят человек, и взял только одного своего выпускника Юру Захарова, который сейчас играет все практически у меня. Потом репетировать начал «Гамлета» летом, никого не отпустил. И всех проверял, проверял, они стали отсеиваться, отсеиваться. Потом Янковского Сережу, еще кого-то приглашал, чтоб они приходили, чему-то учились, уходили. Сережа Сафронов пришел, говорит: «Я хочу года два-три поучиться!» Прекрасно! Он много сыграл, сейчас самостоятельно работает, и я счастлив! Так Янковский ушел, свое сделал, Юра Щенковал сделал свой театр. А актеры – в год по одному человеку набирал и готовил. С 11 утра у меня дома на кухне: поэзия, проза, литература, искусство. И вот так вот десять лет. Из той труппы взял только Морозову и Соловьева. Из восьмидесяти человек я взял только одну актрису, которая играет у меня теперь все, но до сих пор мы все равно с ней каждый день репетируем. Если есть свободное время, мы все равно что-то репетируем самостоятельно. То же самое с Зайцевой – объем колоссальный у нее! Просто колоссальный! Захар, Костя Сироткин - у меня сильная мужская команда. Андрей Кареев, который, я думаю, сейчас будет много работать один. Они вырастают. Самое главное - должно быть адовое терпение. Это единственное, что у меня есть. Адовое терпение и лень к славе. Я ленив до славы. Что это такое: бегать, большие концерты… Я уже объездил весь мир, понимаешь, всю Россию объездил. Кому-то что-то доказывать – это смешно! Сейчас уже живу в свое удовольствие.
ОКОЛО: Я был у вас на репетиции в Балтийском доме, когда вы ругали артистов из местной труппы за то, что они друг за другом повторяли.Ю.В.Т.: Да, это самодеятельное: руки, жест… Они малообучены. Я взял самых молодых ребят, и они показывали то, чему успели научиться у партнеров. Я специально взял молодых в этот спектакль, которые год-два работали. Конечно, нужно было там что-то другое. Но мне было интересней, дороже работать с молодыми. Из них – два три актера, которые у меня в труппе играли бы все! Я на них бы ставил репертуар. У меня труппа – двенадцать основных. И они все играют главнее роли – там нет массовок. И двух точно из той команды я бы взял! Я думаю, одного-то я точно возьму, наполовину уже взял. Хотя сейчас мне никто не нужен. Даже когда Морозова из строя выпала, Некрасова пропала, некоторые спектакли мы отменили, но они всё равно готовы все были! Там три, четыре, пять девчонок, но они взаимозаменяемыми оказались.ОКОЛО: Получается, ваш формат литературного чтения, индивидуального спектакля исходит из вашего индивидуального подходка к работе с актером.Ю.В.Т.: Конечно! Если я вижу человека, я понимаю, что будет через три года, если я с ним буду работать, и медленно иду к этому. Например, если я собираюсь ставить «Гамлета», я им четыре года назад об этом сказал. И четыре года назад они поняли: вот эти стихи – пример на «Гамлета», вот эту прозу делаешь – пример на «Гамлета». Они уже приблизительно знают, кто кого будет играть. Было так с «Вишневым садом», точно так же было с «Чайкой». «Гамлет» у меня готов в голове и проигран со всеми. Но он у меня будет немножко необычный. Об актерах, в основном. И Гамлет, который живет среди актеров, который в этом балагане живет, и вся история параллельна его личности, переносится и сливается с театром, как, собственно, и написано у Шекспира. У меня там нет героя, это такой же человек, такой же актер по жизни примеряет маски: убить, не убить. Тот же внутренний монолог, что мы иногда проживем в жизни.Вопросы и фото: Александр Шек