Фестивалю «Балтийский дом» 25 лет. Как он, по вашему мнению, поменялся за это время? И какие спектакли-открытия здесь были для вас?
Я не все мог смотреть, больше участвовал. Но сам факт того, что фестивалю 25 лет, уже о многом говорит. Бывает, фестиваль продержится 2–3 года и погаснет. Значит, не исполняются ни желания, ни требования — зрителей, критики, общественности. Марина Ароновна Беляева и Сергей Георгиевич Шуб — молодцы. Вообще вся команда молодцы. Несмотря на трудности, которые всегда бывают в таких делах, у них все получается. Я рад и счастлив опять сюда приехать.
Расскажите, как возник замысел поставить на сцене Вильнюсского Малого театра «Минетти» Томаса Бернхарда?
Я 25 лет носил эту пьесу в портфеле. Потом засунул куда-то в подвал. Потом вдруг о ней вспомнил, она мне снова понравилась, и я захотел ее сыграть. Действительно, играть персонажа, который все-таки является характером маргинальным, как его представляет сам Бернхард, нелегко. И хочется из этого минуса, который слышится и читается, уйти в положительные эмоции и понять правильно, почему автор решил именно так представить человека. Вообще, по-моему, здесь соприкасается много тем, их не счесть. Всегда звучит тема одиночества, приспособления к обществу, тема вечного артиста, который чего-то хочет, но никогда не может достичь. Эта несбывшаяся мечта приходит к нему, он ею живет, только сам с собой перед зеркалом может её осуществить, а хочется большего. Человек тридцать лет в заключении, скажем, где-то в подвале жил и вышел на свет. Он встречает совершенно новых людей, которым не интересен и которые ему кажутся странными. Поэтому такая несовместимость мышлений. Вокруг абсолютно отчужденные люди, им дано указание улыбаться и сохранять видимость, что всё хорошо. Минетти этого не понимает, он не понимает причины, почему с ним не говорят. Поэтому он говорит сам. Актер обязан все время говорить, ему кажется, что он должен что-то сказать, хотя бы и молчащему, хотя бы и зрителю, может, абсолютно не имеющему интереса к тому, что он скажет. Ожидая главного режиссера, будто бы назначившего ему встречу, он говорит не только о своей судьбе, не только о профессии, но и вообще о жизни, которая окружает нас всех.
В этой пьесе много неизвестных. Договорились ли они, был ли такой разговор, или не было? Или это тоже одна из его мечт, которая не состоялась? Во всяком случае, я стараюсь играть так. Минети после 30 лет изоляции попал в среду, которая не выполняет свои обязанности, обещания – ему здесь не на кого опереться. Минетти понимает: выхода нет. Как в этой песенке (не помню, кто автор): «Кто варит варенье в России, тому уже выхода нет…». Это такая странная песенка, ее можете выкинуть (Не выкинем, нет-нет!).С героем случается то, что должно случиться с человеком, который среде уже не нужен — он уходит из этой среды.
Этот материал созвучен вам?
Безусловно, если эта пьеса так мне понравилась даже тридцать лет тому назад… Я там сильно видел себя. Показывал нескольким режиссерам, и некоторые качали головой, пожимали плечами: «Владас, как это можно сделать?» Никто не знает, как это возможно. Но, грубо говоря, я долго хотел «покупаться» в таком материале. У меня не все получилось с этим купанием, потому что репетиций было мало, спектакль еще будет развиваться и развиваться в должную сторону, он еще должен обрастать какими-то правдами, какой-то действительностью, которая отскакивает от меня самого. Не всегда я верю во всё, что говорю. Хотелось бы, чтобы это случалось чаще.
Вам доводилось работать с Някрошюсом, Вайткусом, Кончаловским, Жолдаком, Туминасом: в чем для вас разница процесса репетиций со столь непохожими друг на друга режиссерами?
Если бы я был совсем молодым, наверное, определял как, кто и почему работает. Но, так как у меня большой опыт встреч с различными режиссерами, я не ищу в них никакого минуса, мне просто хочется их понять, и чтобы они меня оставили в покое - в том смысле, что мне хотелось бы понимать и режиссера, и то, что я делаю. От него мне хочется короткого объяснения: не зачем или почему, а, например, сколько времени (улыбается). Режиссеры должны осознавать, что они делают. Получится, не получится – другое дело. Актер должен чувствовать, что режиссер идет по хорошему пути, что он правильно сам себя направил и правильно направляет нас. Мне случилось все время работать с хорошими режиссерами.
Как режиссура определяет ваши взаимоотношения с партнерами? Наверняка у разных режиссеров этот процесс по-разному происходит.
Они меня не толкают в какие-нибудь особые объятия партнерши или партнера. Отношения должны быть человеческими, простыми, понятными, и чтобы искра была, чтобы было понимание. Чтобы никто из актеров не тянул одеяло на себя. Когда твой партнер это чувствует — он тоже не тянет одеяло. Тогда у нас появляется контакт, который мы стараемся поддерживать.
Сценография как-то влияет на вашу игру?
Наверное, да. Когда идет какой-то процесс, где сценография становится тебе не то, что не помехой, но уже вживается в тебя. Но ты не цепляешься за сценографию, как за спасательный круг. Иногда можно и на четырех стульях что-нибудь сыграть.
Сценография может изменить актерский образ?
Если ты не понимаешь, что или как делать, и вдруг тебе сценография дает какое-нибудь вдохновение — то да. Тогда берешь бутылку, идешь к сценографу и говоришь: «Спасибо, друг, ты меня спас».
А у Вас были такие случаи?
Не было (смеется.) Все время сценография помогает, но это наш общий коллективный труд.
Спектакль «Минетти» навевает вопрос, какова граница между жизнью и театром, и есть ли она?
Минетти говорит о том, что жизнь — это театр: отношения у нас театральные, приемы театральные. Он обобщает: человек существо умное, разумное, но и хитрое также; за словом человечьим не всегда может звучать однозначность; люди как люди, люди умеют себя представлять. Одни умеют себя представлять где-нибудь, другие умеют себя представлять в семье, третьи — на работе. Все время идет какая-нибудь игра. Я даже когда сейчас говорю, тоже чуть-чуть, может быть, наигрываю. Вы когда меня спрашиваете — тоже какой-нибудь оттенок игры закладываете. Я помню, какие были случаи даже в фильме Андрея Сергеевича Кончаловского «Дом дураков» — там играли настоящие больные, и это было видно: никакой актер так не сыграет. Но у актера есть другая задача: не зеркально отразить человека, а сделать так, чтобы в зрителе это отразилось, чтобы отношения были ему понятны, чтобы переместились в его душу, сердце, глаза. Жизнь — это тоже театр. А как отличить театр от настоящей жизни?..
Беседовали Анна Сологуб и Ксения Ярош Фото предоставлены пресс-службой фестиваля