Недавно опубликованный материал - «Вдохнув кислород правды, можно найти свой путь» - был посвящен постановке Льва Додина «Враг народа». Интервью с Сергеем Курышевым будет своеобразным комментарием к статье или ее продолжением, поиском ответов на возникшие во время просмотра вопросы. Сергей Курышев – заслуженный артист России, лауреат премии «Золотой Софит» и премии имени К.С. Станиславского за исполнение роли доктора Томаса Стокмана в спектакле «Враг народа». Тактичный, тонко чувствующий людей, внимательный человек. Актер поделился собственными ощущениями жизни – как человеческой, так и театральной, приоткрыл створку двери в характер своего персонажа и рассказал о тех особенностях репетиционного процесса, которые зритель никогда не увидит.
- Во «Враге народа» и «Жизни и судьбе» совершенно разные обстоятельства. Конечно, и у Штрума есть выбор, но он страшный – самоубийство. Капица отказался работать над ядерными проектами, но он был настолько знаменит и нужен науке, что его не тронули - на дачу отправили. Физики-ядерщики были удивительные люди: Курчатов, Зельдович, Харитон, Альтшулер. Но все подписывали. Может, были такие, которые, отказывались, но у Штрума желание работать пересиливает. Штрум и Стокман – разные люди, и каждый совершает свой выбор. Томас Стокман уходит в одиночество – это страшное дело, никому такого не пожелаешь.
- Томас понимает, какова цена его выбора? Осознает ли, что отрезает себя от людей и научной деятельности?
- Я думаю, у него начинается психофизический процесс, грубо говоря, сумасшествие. Когда приходит химический результат пробы воды – научный интерес иссякает - он все доказал - и начинаются нравственные искания.
- В вашем спектакле ибсеновский оптимистический финал заменяется крайне трагедийным концом. Когда шли репетиции, вы логично пришли к этому, или Додин сознательно вел к такому тупику?
- Лев Абрамович в процессе репетиций сам очень развивается и многое изменяет. Но, думаю, то, о чем Вы говорите, существовало у него изначально. У нас финал явно не такой оптимистический, как в пьесе. Правда, мне кажется, что он несколько надуман и у Ибсена: ему нужно было противопоставить застою что-то свежее. «Мы поедем в Америку, нет, мы останемся здесь и будем работать, и все будет хорошо», - размышляют герои. Наверное, такой финал можно было сделать в Норвегии в конце XIX века, но сейчас это невозможно представить: время подсказывает другую развязку.
- Да, благополучный финал представить невозможно. В вашем театре, особенно.
- А как еще! Тебе отключают интернет, тебе запрещают печататься, тебя высылают подальше от Москвы и Петербурга, и тебя нет. Какая работа? Декабристы в рудниках? Но это забвение, в общем-то. Редчайшее исключение. Ведь выбили человека их колеи - Андрея Дмитриевича Сахарова. Но это какой ум был, какая вера! И то человека просто загнали.
- Сергей Владимирович, текст пьесы значительно сокращен, и Ваш герой больше общается со зрительным залом, чем с другими персонажами. Этот прием был задан с самого начала?
- Поначалу мы полностью шли за пьесой: были второстепенные персонажи, диалоги. Думаю, что изменения произошли по двум причинам. Первая - чисто техническая: невозможно вместить всю пьесу в отведенное на работу время. Вторая, главная, к концу пятого акта, в наше время, уже все понятно. Постоянные размышления героя: «ах, я возьму деньги, ах, я не возьму деньги, как же моя семья», - не нужны. Время и сознание все-таки с нами что-то делают. Для Станиславского, который первым в России поставил и сыграл эту пьесу, очень важно было, чтобы разговор происходил в действующей типографии – это привлекало интерес и внимание зрителей. Нас уже не удивишь типографским станком, конечно, очень многое зависит от режиссера, но станком не удивишь. И трюками не удивишь, даже голым телом не удивишь. В пьесе нет любовного конфликта, значит, пьеса мыслительного, логического характера, поэтому художник и режиссер убирают все лишнее. Якобы проста декорация Александра Боровского, на самом деле - замечательна, удивительна, и не только этим эффектом погрома, но и многим другим. Когда становится понятно, что происходит, все лишнее уходит само по себе.
- Что происходит с Вашим героем в сцене погрома? Он понимает, что пути назад нет? Кажется в этот момент, что Томас удивляется, а не испытывает ужас и трепет, что чувствуют зрители?
- С самого начала пьесы я с помощью режиссера и партнеров пытаюсь прослеживать его заинтересованный, удивленный взгляд, направленный на то, что творится вокруг. Человек приехал черт знает откуда – из Туруханского края - в столицу, в свой город детства, где давно не был. «Как интересно говорят, как правильно. Я, дурак ученый, думал, что весь вопрос в загрязненной воде, а тут, оказывается, все более глобально – отравлены сами взаимоотношения людей», - думает герой. Ведь все подсказки, с помощью которых Томас строит свою теорию во втором акте, даны этими людьми – Ховстадом, Аслаксеном, Мортоном Хилем. Это они его научили, в некотором смысле даже дали некие нравственные ориентиры, которым сами не следуют. Поэтому, когда происходит погром, герой недоумевает. Он не ожидал этого. Это мы знаем по опыту нашей истории, что может последовать за такими высказываниями. А он не знает. Он влез. Чем интересна ситуация в пьесе – ведь это же не герой. И уж тем более не политический герой. Он не хотел ни на какие баррикады, просто сказал, что вода отравлена. Все. Дальше его любопытство, его бескомпромиссность, его убеждения, его сердце направляют по определённой логике, которая приводит к сумасшествию.
- Герой открыт, но в то же время независим от того мира, в который попадает.
- Он просто держится каких-то нравственных, моральных, этических, религиозных ориентиров. И сначала Томас прислушивается, соглашается с другими, чувствуя новые мысли: «Как вы не ходите на выборы, надо голосовать!», - замечает Ховстад. Но когда оказывается, что слова – это слова, а выгода - это выгода, он перестает слушать окружающих. Он не понимает сначала, что все делается не только затем, чтобы человеку было лучше, но и в политических целях. Томас не может отступиться от внутренних принципов, о которых мы все знаем, но все равно отступаемся.
- Я таких людей в жизни не встречала.
- Я, скажем, встречал. Но он не герой, он не идет по тропе. Ведь все, что происходит на так называемой лекции, – это только попытка разобраться в себе. Он же не говорит: «нет, я буду так, а не иначе». Он просто хочет понять, что происходит, никого не обвиняя. «Ребята, это неправильно», - говорит герой. Его умозаключения, его открытия, как он их называет, происходят все время, и они совершенно житейские. Почему я надеюсь, что пьеса так понятна? Ни зауми, ни философии, ни политических лозунгов – ничего! Просто размышления человека, который задумался о своем месте в этом мире, о том, что происходит, о тех, кто его окружает. В нашем обществе быстро находятся люди, которые делают из этого политику, но на самом деле здесь совершенно человеческие размышления.
- Кто-то из критиков писал, что Додин хочет поговорить о политике «без соли», хотя на самом деле режиссер говорить о ней и не собирался.
- Я думаю, что это сделано сознательно, и я с режиссером согласен. У нас есть спектакли, которые могли бы быть острополитическими – «Бесы», «Жизнь и судьба», «Враг народа». Но Додин говорит о другом - он занимается отношениями двух, трех, четырех людей и разговорами с самим собой, естественно. Как только в спектаклях начинаются резкие политические выступления (возможно, они в каком-то театре и нужны), взаимоотношения, мысль и чувство уходят, довольно быстро. И я понимаю: это политическая речевка. Такого много, и, может быть, это иногда и нужно, но в нашем театре этого не было никогда и, я думаю, никогда не будет.
- В разговоре с Сергеем Власовым мы много рассуждали о его герое - мэре города, позицию которого тоже можно понять. Воплотив в жизнь идею Томаса с водолечебницей, он поднял уровень благосостояния города. Конечно, Петер с трудом себе представляет, как можно закрыть водолечебницу на два года и перекладывать весь водопровод. Он понимает, какие серьезные финансовые проблемы ждут город и его жителей.
- Да, я согласен, его можно понять. Но мы говорим, что можем понять героя тогда, когда смотрим или обсуждаем пьесу, комментируем ее. Вот в жизни Вы встретите человека, который протягивает Вам кружку с отравленной водой, и Вы знаете, что она отравлена. Протягивает только потому, что ему выгодно иметь кран с отравленной водой. Вы уже по-другому будете на него глядеть. Это опосредованное сочувствие - замечательное, человеческое, но оно не распространяется на жизнь – вот в чем дело.
- Мне кажется, поэтому-то к театру можно относиться потребительски: прийти, пострадать с артистами и уйти, вытерев слезы.
- Это не самый плохой вариант. На мой взгляд, если зритель хоть на минуту задумался, во время спектакля, после спектакля, на вечер - уже хорошо. Мы не умеем жить без компромиссов. Изменить этот кошмар спектаклем мы не можем.
- Сергей Владимирович, Вы играете спектакль «Враг народа» уже почти год. Изменяются ли акценты во внутреннем рисунке, или он строг и незыблем?
- Генеральное направление не меняется, но акценты - да. Происходит это потому, что сам начинаешь что-то понимать, дальше продвигаешься в этой роли, надеюсь, по крайней мере. Многое случается вокруг тебя: в стране, семье, театре, новые спектакли дают какие-то отсветы и отблески на предыдущие или даже на более старые работы. Но главные акценты вносит режиссер, на каждой репетиции делающий замечания и направляющий ход мыслей артистов. Я совсем не исключаю сознание, интерес, активность актера, но если есть сильный режиссер, то спектакль, в первую очередь, - режиссерское мироощущение.
(Здесь артист достает свою ролевую тетрадь, зачитывает даты гастрольных репетиций и показывает заметки, сделанные во время обсуждения. Их бесконечно много….)
Беседовала Елизавета Ронгинская
Фотографии предоставлены организаторами спектаклей