Николай Римский-Корсаков. Опера "Золотой петушок". Режиссёр Кирилл Серебренников. Большой театр. Москва.
Кирилл Серебренников поставил за этот сезон три спектакля, сложившихся в единый сюжет о России сегодняшней, о власти и человеке у неё в плену. «Околоноля» показал власть с изнанки, в её всеразъедающем, губительном воздействии на душу, которое приводит к истреблению всего вокруг. «Отморозки» - со стороны тех, кто пытается ей противостоять и терпит крах от мучительной невозможности это сделать. В вышедшем в Большом театре «Золотом петушке» власть показана глазами себя самой – во всём своём лубочном величии, аляповатом блеске, победоносном самодурстве, во всей своей непроходимой и непобедимой самодовольной тупости.
Этот спектакль неизбежно выходит за рамки искусства как такового, приобретая значение масштабной общественной акции. Ещё до официальной премьеры о «Петушке» стали писать, что он «напрямую оскорбляет государственную символику России, издевается над патриотическими и религиозными чувствами россиян» - и самое главное, что всё так и есть, вот только эта погрязшая в ложном пафосе официозная символика единственно такого отношения и заслуживает, а те чувства, над которыми он издевается, не имеют никакого отношения ни к подлинной преданности родной стране, ни к искренней вере в Бога.
Первое и третье действие происходят в огромном роскошном дворцовом зале, обставленном и оформленном так, что без всяких дополнительных указаний ни у кого не возникает сомнений: он кремлёвский. Президентский стол стоит на перекрестье красных ковровых дорожек, вдоль главной, ведущей из глубины сцены – заграждения с тяжело свисающими бордовыми бархатистыми верёвочками; такие ставят, например, во время инаугурации. Всюду – на стенах, флагах, штандартах, знамёнах, солдатских фуражках, погонах и даже в виде запонок – здесь государственный символ, золотой двуглавый петушок. Форму российского герба он повторяет настолько буквально, что, если не всматриваться внимательно, на всём протяжении спектакля можно пребывать в полной уверенности: это орёл, а не какая-нибудь другая птица. Серебренников, как когда-то в «Лесе», соединяет все эпохи, и в рельефных орнаментах на стенах зала пятиконечная звезда вписана в кокошник, военные в современной форме соседствуют с опричниками, а золотой петушок появляется даже на крышке ноутбука сына Додона. Действие происходит одновременно в России советской, России вообще и России сегодня, что делает возможными любые возникающие аллюзии; и хотя многие уже воспринимают царя Додона Владимира Моторина молодым Брежневым, ничуть не меньше он похож на окрепшего, заматеревшего Дмитрия Медведева, а в его ключнице Амелфе можно уловить явное сходство с Валентиной Матвиенко.
Опрокидывание в абсолютно конкретный временной момент происходит сразу, ещё под звуки увертюры – по балкону пока полутёмного помещения снуют снайперы, лазерные огоньки от их винтовок играют на стенах, натирают до блеска пол уборщицы с пылесосом, производят не всегда понятные манипуляции узбеки-гастарбайтеры в спортивных костюмах. Они же, под руководством Звездочёта, которому прислуживают, вывозят главного из Петушков – кажется, действительно выкованного из чистого золота, достигающего несколько метров в высоту. С него сбрасывают белое покрывало, и он резким движением расправляет крылья - так Россия встаёт с колен. Уже тут и мальчик, который будет золотым петушком из сказки: его потом обернут в сверкающие провода и запрут в клетке с обратной стороны изваяния государственного символа. Мальчика выводит мама – как выяснится позже, Шемаханская царица. Они со Звездочётом у Серебренникова действуют заодно, дабы облапошить и покарать деспотичного правителя вместе со всем его царством. Вот только Звездочёт всё время хромает на одну ногу, недвусмысленно заявляя о том, каким силам служит.
В спектакле Серебренникова зло сталкивается с ещё большим злом, единственно способным его обуздать. Додон в привычном восприятии – гремучий старикашка-тиран на грани маразма. Додон Маторина совсем не таков – руководит жёстко, осмысленно и целенаправленно, держа всех и вся в рукавицах даже не ежовых, а ежовских. Его слушаются беспрекословно и моментально, стремясь выполнить каждое поручение ещё до того, как оно будет озвучено; сотрудники ФСО и верные генералы внимают каждому его жесту. У него идеальная солдатская выправка, уверенность и сознание собственного превосходства в любом мельчайшем движении, во всех перепадах интонаций. В его стране властвует не царская династия, а президентская семья-группировка; сыновья в серых костюмах сидят за столом по бокам от папаши, и правящий триндем налицо. Вседозволенность и сладостно торжествующий цинизм он нисколько не скрывает, демонстративно выставляя напоказ. Отправляет жалко жмущихся к нему детей на войну – и сам облачается патриархом, с медвежьей силой размахивает кадилом, благословляя их в путь. Этот президент-император-генсек давно понял: подлинное единство церкви и государства возможно, только если собрать их вместе в своих руках. Но настоящий повелитель всегда начеку, и поэтому даже спит он на рабочем столе, среди красных подушек с вездесущим петушком. Когда Додон видит страшный сон, гастарбайтеры подкладывают под его ложе погребальные венки, безутешно скорбят женщины в чёрном, траурные полотнища сменяют стелющиеся сверху прямоугольные штандарты с гербом, а сам он в беспомощном удивлении мечется из стороны в сторону, пока его не вернут на прежнее место, уже как покойника. И тогда ему приходится принять третью свою ипостась, сменив дорогой пиджак на адмиральский мундир поверх бронежилета. Президент авторитарного государства един во всех лицах, он ещё и верховный главнокомандующий.
Так завершается первый акт, и у многих складывается ощущение, что про спектакль уже всё понятно. Но Серебренников не был бы Серебренниковым, если бы во втором действии не опрокинул его в совсем иную сторону, из фарсового памфлета почти в символистскую трагедию. Когда раскрывается занавес, на сцене всё тот же зал – только облупившийся и посеревший, утративший всякие признаки былой роскоши, усеянный зияющими дырами от артиллерийских снарядов; пространство, обращённое войной в руины. Жалкие фигурки генералов снуют вокруг деревянных ящиков-гробов, уносят чёрные целлофановые мешки с неопознанными останками, накрывают знамёнами с государственным символом коробы с телами сыновей Додона. Грудятся в кучку, с изумлением взирают на то, как сами собой начинают пламенеть стены, материализуя огненный шатёр царицы Шемаханской. С появлением его хозяйки сквозь гигантские отверстия постепенно пробиваются лучи восходящего солнца завораживающими световыми столпами, в итоге заполоняя пространство. Плотно закутанная в чёрные одеяния, явно исламской веры царица от эпизода к эпизоду меняет наряды, успевая перепробовать платья всех возможных цветов. Солдаты боятся на неё взглянуть и не могут оторвать глаз, выстраиваются в углу, не решаясь пошевелиться. Потерявшего прежнюю уверенность Додона бросает то в жар, то в холод; он то приближается к царице, то старается отойти как можно дальше, то прогоняет свои войска, то заставляет вытянуться по струнке, поправляя им шинели. Когда Шемаханская поёт о родной стране, стены вдруг расцвечиваются курчавыми белыми линиями облачного замка. Вокруг неё, словно сами собой, танцуют зеркала (они оказались с обратных сторон гробовых крышек), она нежно проводит по ним руками, всматривается в свои многочисленные отражения. Царица – гостья из зазеркалья, принадлежащая одновременно смерти и тому потустороннему миру, что выше ада.
А дальше власть подчиняет это пространство, и происходит полное развоплощение волшебства. Додон, в благоговейном испуге потиравший щёку после прикосновения царицы, решившийся слегка погладить её волосы и сразу с ужасом отбежавший, в конце концов приходит в себя и начинает действовать с прежней решимостью. Срывает красные покровы с гробов своих сыновей, узнав, что они претендовали на руку Шемаханской, а когда после колебаний решается пуститься в пляс, он напяливает кокошник и танцует, забравшись на эти два деревянных саркофага. Танцует движениями, одинаково похожими на кульбиты пьяного в стельку Ельцина и чуть выпившего Медведева. Пляской на детских гробах по Серебренникову оказывается вся российская постсоветская действительность, всё существование власти на протяжении последних 20 лет.
Так таинственный ореол царицы и её обиталища рассеивается окончательно. На сцене даётся полный свет, и трещины разбомбленного зала уже не манят своей загадкой. Шемаханская из колдуньи превращается в капризную первую леди, которая сбрасывает лёгким вскидыванием плеч бесчисленные шубы, одна за другой предлагаемые Додоном. Апофеоз – свадебный подарок: обещание казнить воеводу Полкана Додон Маторина выполнил сразу, торжественно преподнеся царице его голову, как торт, в белой коробке с красной ленточкой. Генералы стоят в ровной шеренге перед новобрачными, главнокомандующий салютует. Все счастливы.
Война завершена, главный трофей обретён, теперь уже ничто не мешает тотальному торжеству лицемерия. Когда занавес откроется в третий раз, на сцене всё тот же зал в своём изначальном великолепии, как будто вообще ничего не произошло – евроремонт узбеки делают очень быстро. Только за заграждениями теперь уже не особы, приближённые к президенту, а разношёрстный народ. У нас на глазах они облачаются в чёрные робы не то заключённых, не то рабочих, в футболки со слоганами из реплик толпы, вроде «Коли бьют нас – так за дело!». И при стечении масс наступает апофеоз спектакля Серебренникова – парад войск Додона. Парад этот есть в либретто Бельского, и режиссёр даже почти буквально следует ремаркам, просто чуть-чуть видоизменяя образы. Вместо людей с пёсьими головами – солдаты в шлемах с волчьими ушами и мордами. Вместо «рабынь, закрытых покрывалами» - раненые воины в белых одеждах со сплошь забинтованными лицами и винтовками. Средоточие полицейского государства, режима, ставящего целью стопроцентное подчинение, зомбирующего население и с лёгкостью им манипулирующего, воспринимающего всех как тупых исполнителей своей воли, в любой момент готовых обернуться пушечным мясом. Всё это напоминает ходившую 10 лет назад по рунету фотографию с премьеры третьего эпизода «Звёздных войн», где над головами имперских роботов-штурмовиков (тоже белых, с красными звёздами на груди) красовались лозунги «Путин, мы с тобой!» и «Наша победа!». Но главное ещё впереди – стремительно проносится по сцене выстроенная в натуральную величину боевая ракета «Земля-земля», взрезая пространство острым наконечником; радостно машут ей навстречу мальчики и девочки в оранжевых и розовых носочках с надувными золотыми петушками на шестах. И шествие обретает уже совсем конкретные очертания: парад победы, в последние годы превращающийся во всё более наглое и вызывающее бряцание оружием перед миром, возведение войны в культ и идеал. Тут возникает новая ассоциация: год назад, в канун 9 мая, зрителей, выходивших с проекта Серебренникова «Реквием», посвящённого памяти павших и выстроенного как покаяние всего человечества за собственные грехи, встречали на Тверской колонны танков, замеревших в полной тишине по пути на репетицию воинственной демонстрации. Это один из моментов, когда спектакль выходит за рамки любых, даже самых прозрачных аллюзий, и говорит абсолютно напрямик, поражая власть ударом ядерной боеголовки. Ещё ни разу великодержавный шовинизм не изобличался у нас со сцены с такой силой и злостью, не показывался так, лишённый всяких прикрас, затушёвывающих его отвратительное содержание.
Впереди – только развязка, только возмездие, которое будет ещё страшнее. Додон поднимается с Шемаханской на помост-трибуну, приветствует детишек, открывает шампанское, пьёт с царицей на брудершафт и закусывает спелым виноградом прямо с грозди. Но падает без чувств оскорблённый Звездочёт, выходит из своего заключения мальчик-петушок, протирает Додону лоб, прикладывается к нему губами и уходит вместе со своей мамой. Охранники не решаются подойти к поверженному царю, а чтобы удостовериться в его смерти, зовут доктора. Народ сразу начинает всё понимать, многие снимают шапки, а потом все бросаются друг к другу в объятия. Сакраментальный вопрос «Что даст новая заря? Как же будем без царя?» не остаётся без ответа: на трибуну выйдет неизвестно откуда взявшийся генерал, по-хозяйски оглядит народ, и, когда направится к выходу, ему услужливо откроют дверь. У каждого российского тирана обязательно есть свой преемник, и свято место пусто не бывает, надо только успеть вовремя подсуетиться и его занять.
Сцена опустеет, Звездочёт выйдет в прологе помолодевшим, не сгорбившись, в интеллигентских очках и с небольшой лысиной, сжимая в руках своё старческое лицо, оказавшееся маской. Заключительный куплет пропоёт рассевшимся на корточках гастарбайтерам, они потребуют у него вознаграждение, протянув шапку, но он прогонит слуг решительным жестом. Ещё раз усмехнётся, игриво подпрыгнет, а перед закрытием занавеса вдруг снова примется хромать, продолжая странствие по мировой истории, которое так часто приводит его в Россию.
«Золотой петушок» Серебренникова – грандиозная политическая провокация, равной которой не было в русском театре много лет, но в то же время это спектакль, не исчерпывающийся одним лишь социальным значением, говорящий действенными, масштабными, сложносочинёнными и глубокими по своим смыслам образами, взламывающий стереотипы и стремящийся к острому, прямому и буквальному воздействию на мир.
Кирилл Серебренников поставил за этот сезон три спектакля, сложившихся в единый сюжет о России сегодняшней, о власти и человеке у неё в плену. «Околоноля» показал власть с изнанки, в её всеразъедающем, губительном воздействии на душу, которое приводит к истреблению всего вокруг. «Отморозки» - со стороны тех, кто пытается ей противостоять и терпит крах от мучительной невозможности это сделать. В вышедшем в Большом театре «Золотом петушке» власть показана глазами себя самой – во всём своём лубочном величии, аляповатом блеске, победоносном самодурстве, во всей своей непроходимой и непобедимой самодовольной тупости.
Этот спектакль неизбежно выходит за рамки искусства как такового, приобретая значение масштабной общественной акции. Ещё до официальной премьеры о «Петушке» стали писать, что он «напрямую оскорбляет государственную символику России, издевается над патриотическими и религиозными чувствами россиян» - и самое главное, что всё так и есть, вот только эта погрязшая в ложном пафосе официозная символика единственно такого отношения и заслуживает, а те чувства, над которыми он издевается, не имеют никакого отношения ни к подлинной преданности родной стране, ни к искренней вере в Бога.
Первое и третье действие происходят в огромном роскошном дворцовом зале, обставленном и оформленном так, что без всяких дополнительных указаний ни у кого не возникает сомнений: он кремлёвский. Президентский стол стоит на перекрестье красных ковровых дорожек, вдоль главной, ведущей из глубины сцены – заграждения с тяжело свисающими бордовыми бархатистыми верёвочками; такие ставят, например, во время инаугурации. Всюду – на стенах, флагах, штандартах, знамёнах, солдатских фуражках, погонах и даже в виде запонок – здесь государственный символ, золотой двуглавый петушок. Форму российского герба он повторяет настолько буквально, что, если не всматриваться внимательно, на всём протяжении спектакля можно пребывать в полной уверенности: это орёл, а не какая-нибудь другая птица. Серебренников, как когда-то в «Лесе», соединяет все эпохи, и в рельефных орнаментах на стенах зала пятиконечная звезда вписана в кокошник, военные в современной форме соседствуют с опричниками, а золотой петушок появляется даже на крышке ноутбука сына Додона. Действие происходит одновременно в России советской, России вообще и России сегодня, что делает возможными любые возникающие аллюзии; и хотя многие уже воспринимают царя Додона Владимира Моторина молодым Брежневым, ничуть не меньше он похож на окрепшего, заматеревшего Дмитрия Медведева, а в его ключнице Амелфе можно уловить явное сходство с Валентиной Матвиенко.
Опрокидывание в абсолютно конкретный временной момент происходит сразу, ещё под звуки увертюры – по балкону пока полутёмного помещения снуют снайперы, лазерные огоньки от их винтовок играют на стенах, натирают до блеска пол уборщицы с пылесосом, производят не всегда понятные манипуляции узбеки-гастарбайтеры в спортивных костюмах. Они же, под руководством Звездочёта, которому прислуживают, вывозят главного из Петушков – кажется, действительно выкованного из чистого золота, достигающего несколько метров в высоту. С него сбрасывают белое покрывало, и он резким движением расправляет крылья - так Россия встаёт с колен. Уже тут и мальчик, который будет золотым петушком из сказки: его потом обернут в сверкающие провода и запрут в клетке с обратной стороны изваяния государственного символа. Мальчика выводит мама – как выяснится позже, Шемаханская царица. Они со Звездочётом у Серебренникова действуют заодно, дабы облапошить и покарать деспотичного правителя вместе со всем его царством. Вот только Звездочёт всё время хромает на одну ногу, недвусмысленно заявляя о том, каким силам служит.
Так завершается первый акт, и у многих складывается ощущение, что про спектакль уже всё понятно. Но Серебренников не был бы Серебренниковым, если бы во втором действии не опрокинул его в совсем иную сторону, из фарсового памфлета почти в символистскую трагедию. Когда раскрывается занавес, на сцене всё тот же зал – только облупившийся и посеревший, утративший всякие признаки былой роскоши, усеянный зияющими дырами от артиллерийских снарядов; пространство, обращённое войной в руины. Жалкие фигурки генералов снуют вокруг деревянных ящиков-гробов, уносят чёрные целлофановые мешки с неопознанными останками, накрывают знамёнами с государственным символом коробы с телами сыновей Додона. Грудятся в кучку, с изумлением взирают на то, как сами собой начинают пламенеть стены, материализуя огненный шатёр царицы Шемаханской. С появлением его хозяйки сквозь гигантские отверстия постепенно пробиваются лучи восходящего солнца завораживающими световыми столпами, в итоге заполоняя пространство. Плотно закутанная в чёрные одеяния, явно исламской веры царица от эпизода к эпизоду меняет наряды, успевая перепробовать платья всех возможных цветов. Солдаты боятся на неё взглянуть и не могут оторвать глаз, выстраиваются в углу, не решаясь пошевелиться. Потерявшего прежнюю уверенность Додона бросает то в жар, то в холод; он то приближается к царице, то старается отойти как можно дальше, то прогоняет свои войска, то заставляет вытянуться по струнке, поправляя им шинели. Когда Шемаханская поёт о родной стране, стены вдруг расцвечиваются курчавыми белыми линиями облачного замка. Вокруг неё, словно сами собой, танцуют зеркала (они оказались с обратных сторон гробовых крышек), она нежно проводит по ним руками, всматривается в свои многочисленные отражения. Царица – гостья из зазеркалья, принадлежащая одновременно смерти и тому потустороннему миру, что выше ада.
А дальше власть подчиняет это пространство, и происходит полное развоплощение волшебства. Додон, в