Жить или не жить?

Премьера «Хефец, или каждый хочет жить!» стоит особняком среди тех спектаклей, которые обычно идут в театре «Буфф» и на которые ходит публика, чтобы отвлечься от серых будней, посмеяться и почувствовать, что жить не так-то уж и сложно. В «Хефеце» все не так. Начнем с того, что в программке жанр спектакля заявлен как фарс-гиньоль и уже в ней нас предупреждают, что в конце герой будет прыгать с крыши.

«Хефеца» поставил Игорь Миркурбанов, актер и режиссер израильского театра «Гешер», по пьесе Ханоха Левина, широко известного в Европе и не так часто (если не считать «Потерянных в звездах» Г. Дитятковского) ставящегося у нас. В центре спектакля и пьесы – Хефец (Е. Александров) - потерянный, маленький человек, приживала, бедный родственник в прямом смысле слова. Он занимает угол у своих зажиточных и дальних родственников Тейгелеха и Кламнасы. Хефец привык внутренне извиняться за каждое свое действие и поэтому постоянно чувствует себя виноватым, это ощущение в нем успешно поддерживают Тейгалех с женой (М. Султаниязов и А. Коршук). Они великодушно терпят родственника. Чтобы Хефец не думал, что может получать от жизни большее удовольствие, чем они сами, Тейгалех и Кламнаса устраивают всевозможные унижающие его игры. Дочь счастливой поначалу четы Фугра (Е. Груца), которую любит главный герой, выходит замуж (естественно, не за Хефеца), и это становится последней каплей – Хефец решает броситься с крыши. Он приглашает на самоубийство всех знакомых, втайне желая, что они станут уговаривать его не делать этого. Чего, естественно, и не происходит. Но самое интересное в спектакле – это не история Хефеца, а то, как она рассказана. Априори Хефец заслуживает самого глубокого сострадания, но над ним смеются. Все собираются на крыше, с нетерпением ожидая прыжка. И вдруг со стороны левой кулисы выходит сам Хефец, отменивший запланированное самоубийство. Он не смог прыгнуть. В этом спектакле все смеются над трагичностью и нелепостью жизни, желая посмотреть на чужое горе, чтобы забыть свое. В этом выражается специфика жанра трагифарса, в котором основным несущим смысловую нагрузку приемом является гротеск. Особенностью этого спектакля является то, что герои здесь практически лишены свободы передвижения. Игорь Миркурбанов разделил спектакль на сцены, каждая из которых, как строфа в стихотворении, имеет четко выраженные начало и конец. Они разделяются с помощью света или музыки, а  чаще – того и другого. Герои стоят на разных фурах, они замкнуты каждый в своем мирке, и могут только перекрикиваться, но не оказаться рядом, не попасть в мирок другого, близкого или даже любимого человека.  Не столько они двигаются, сколько двигают их фуры, как некие силы судьбы. Так, городской юродивый Шухра (А. Лёвин), который в спектакле передвигается на костылях, подставляя то одну, то другую ногу, после разговора с Хефецом, а точнее, своего монолога, адресованного ему, удаляется на фуре, как на лодке, рассекая черноту сцены двумя костылями-веслами. Особая роль отведена в спектакле декорациям. Глубина сцены оголена, под колосниками –  софиты в несколько рядов («сценическое небо в софитах» потом опустится низко над Хефецом, придавив его своей тяжестью). Фуры, как колеса судьбы. И посреди этой глубокой черноты – яркие,  даже шутовские декорации, похожие на кукольный домик. Канареечно-желтый диван – на котором спит одетый в такую же канареечно-желтую пижаму Хефец. Вертящееся вокруг своей оси кресло Адаша-Бардаша, стоящее на оранжевом ковре. Разноцветная оконная рама, спустившаяся откуда-то сверху и так и оставшаяся висеть на железной перекладине посреди черноты. Разноцветные шарики. Двусмысленно-фарсовая вывеска на кафе «Счастье есть». Изображающая крышу, с которой будет прыгать Хефец, труба с подвешенной на ней перевернутой вороной. Это строящееся на гротеске контрастное сочетание яркой фарсовой праздничности, уходящей корнями в детство, с мраком и пустотой разделяющего людей космоса составляет сущность декорационного оформления спектакля. Костюмы героев спектакля (художник по костюмам Яна Штокбант) также содержат гротеск: они отстраняют, уводят нас, зрителей, от серьезного восприятия персонажей, но и усиливают трагизм их судьбы, потому что подчеркивают их детскость, нелепость, беззащитность. Хефец даже фрак надевает поверх пижамы, а его друг Адаш-Бардаш, чтобы не упасть невзначай, прикрепляет к воротнику воздушный шарик, без которого ему «никак нельзя». Мать Фугры носит накладные груди и туфли на огромном каблуке. Актерское существование, заданное Миркурбановым, отличается от обычной водевильно-комической легкости буффовских актеров. В «Хефеце» - другое. Здесь режиссер создает четкий рисунок роли, ограничивая актера пространственно – фурами, - и временно – поставленными выходами (так, Тейгалех появляется из люка, а его жена медленно приезжает на фуре из глубины сцены). Диалоги Левина режиссер часто замещает монологами. Для него важнее не общение героев друг с другом,  а их крик в черное пространство космоса, которое кажется огромным на освобожденной от павильонов сцене. В конце спектакля нарушается стройный порядок чередования сцен, все смешивается в хаосе, действие ускоряется, закручивается и приводит к неожиданной развязке, прямо противоположной тому, что написано Левиным в пьесе. Что это – режиссерская шутка, утверждение того, что «счастье» все-таки «есть», или дань буффовской публике, привыкшей к хэппи-эндам, - остается загадкой.

Г. Матрёничев

Фото: А. Андреев и А. Соколова