«Король Убю» Альфреда Жарри Режиссер Вадим Максимов. В рамках «Рождественского парада». На сцене Союза Театральных Деятелей. Премьера состоялась 29 ноября 2009.
«Король Убю» - когда-то знаменитое парижское представление 1896 года, сочетавшее в себе элементы фарса, сатиры, гротеска, и, несомненно, спровоцировавшее в театре скандал. На премьере зрители шипели, вставали, требовали окончания представления. Современные зрители, которым посчастливилось попасть на «Короля Убю» в сценической интерпретации Вадима Максимова, более привычны к разного рода театральным вольностям, видимо, поэтому они уходили тихо, оставив свое мнение при себе.
В спектакле действительно есть несколько моментов явной провокации, когда актеры обращаются к публике с призывом скандировать «Войны!», или «Да здравствует папаша Убю!», черный юмор и ругательные словечки. Кроме того, на сцене куча пожираемой персонажами еды, которая готовилась, кстати сказать, в ночном горшке папаши Убю — все это, вероятно, не может не шокировать зрителя и поэтому, логично предположить, что используется режиссером намеренно для этой цели.
В спектакле заняты всего два актера — Павел Луговской и Оксана Свойская, которые умудряются сыграть все роли, написанные в пьесе.
Для «перевоплощения», а правильнее было бы сказать, переключения с одной роли на другую, актеры используют характерную для персонажа деталь и особую мелодику речи. Капитана Бордюра, к примеру, изображают с помощью двух снятых туфель, которые моментально становятся погонами, треуголки и отрывистых, рявкающих интонаций (это с одинаковым успехом поочередно проделывают и П. Луговской и О. Свойская). Короля представляют с помощью огурца — скипетра и помидора — державы. Четырнадцатилетнего сына короля — с помощью красного платка, очень напоминающего пионерский галстук.
Речь актеров далека от жизнеподобной и изобилует целым набором разнообразных мелодий, применяемых к тому или иному персонажу, что помогает отличать его от другого, сыгранного тем же актером. Так, папаша Убю немного гнусавит, говорит капризным тенорком и каждый раз, заканчивая фразу, повышает интонацию, что создает образ ленивого полу-ребенка, не желающего даже тратить силы на крик или брань. Король говорит с французским акцентом, немного нараспев, разделяя слова на слоги. Мамаша Убю ворчит и кричит. Бордюр рявкает сипом так, что с трудом обозначаются слова. Юный наследник престола (О. Свойская) бодро выбрасывает из себя слова, в такт ударам рапиры. Стихи актеры тоже читают особенно: монотонно и нараспев, не выделяя слова, а сохраняя ритм и метр.
Кроме речево-музыкальной составляющей спектакля, резко выделяются костюмы, а также реквизит (художник - А. Батан). Все предметы в спектакле предельно функциональны, каждый из них играет не одну, а несколько разных ролей. Спектакль начинается с того, как папаша Убю в балахоне из простыни и с клоунским гримом на лице лежит на большой деревянной кровати, являющейся единственным предметом мебели на сцене, и на все лады произносит слово «насрать», словно тренируясь перед выступлением. Под простыней — большой круг, обозначающий живот и бока папаши. Пластика его находится где-то на стыке кукольно-марионеточной и свойственной лежачему, больному человеку, у которого ноги все время слегка согнуты в коленях. От этого возникает образ лодыря, бездельника.
Мамаша сначала одета тоже в простыню, под которой — множество сумок, от чего она кажется женщиной необъятных размеров. Потом сумки снимаются и в них оказываются продукты: курица и овощи, которые будут поглощаться в течение почти всего спектакля, а мамаша в бирюзовом платье оказывается довольно привлекательной и энергичной, хотя и сварливой супругой. Когда Убю узурпирует власть по наущению своей жадной женушки, новая «королевская чета» надевает современный прикид, как будто списанный с рекламного плаката: папаша в белом костюме, мамаша в ярко-зеленых колготках, желтом парике, розовых шортиках, и оба - в огромных солнечных очках. Это, очевидно, камень в огород новоиспеченных «хозяев жизни» (или тех, кто готовится ими стать), попавших из грязи в князи, совсем как папаша Убю, и потому не обремененных особым интеллектом. Актеры не стесняются переодеваться прямо на сцене или за прозрачной завесой, делая это переодевание театральной игрой. Вся закулисная работа намеренно выносится режиссером на сцену.
То и дело история короля Убю прерывается стихами из «Макбета», во время которых находящийся на авансцене актер освещается световым лучом и под звуки леденящей сердце музыки начинает читать монотонным голосом диалог трех ведьм, или монолог о кинжале. Это должно оттенять похождения папаши Убю, выявляя их драматическую сущность: мол, доиграешься до кровавых мальчиков в глазах, папаша! — но страшно почему-то не становится. Возможно потому, что папаша здесь — некая фарсовая фигура, полу-кукла-полу-клоун, модель человека, а не человек. В этом кроется некое противоречие, заложенное в спектакле. Противоречие между формой и материалом, то есть между спектаклем и пьесой, которая оказывается несколько длинной. История о том, как становятся королями, а также сценки из семейной жизни, развиваясь, набирают эпический размах, превращаясь чуть ли не в один из исторических романов Александра Дюма. Фарсовость предполагает некую краткость формы, поскольку характеры в фарсе всегда яркие, но плоские, словно расплющенные. Они всегда на поверхности и лишены драматического развития и глубины. Поэтому, становясь героями длинной, длиною в жизнь истории, папаша и мамаша Убю должны меняться, но тогда они уже не будут самими собой, поскольку лишатся своей кукольной односложной сущности.
Как ни странно, фарсово-игровое начало в спектакле Вадима Максимова оттеняет некая осторожность, вернее, деликатность в обращении с грубостями и отчаянными откровенностями. Здесь нет дурновкусия и злоупотребления эффектом, который может произвести сам по себе текст «Короля Убю». Спектакль сыгран мягко и легко, так что для меня осталось загадкой, неужели кто-то из ушедших оказался задет в своих благородных чувствах? Или, быть может, это тоже игра?