5 декабря во МТЮЗе состоялся предпоказ спектакля «Дядя». Профессор Серебряков (Игорь Балалаев), ставший у Петра Шерешевского киноведом, готовится читать собравшимся лекцию про румынский кинематограф и в частности про фильм Кристи Пую «Сьераневада» — где герои собираются на поминки по отцу, но все никак не могут их начать, а только выясняют отношения.
Так и герои «Дяди» (понятно, что это не Антон Чехов, а написанная самим Шерешевским от начала и до конца пьеса — под своим обычным псевдонимом, Саксеев) — собираются на поминки после похорон первой жены Серебрякова. У Чехова эта героиня упоминается мельком, умерла она давно, а в этом спектакле — только что. И это обостряет многие семейные конфликты: звучат все штампы, которые люди всегда произносят на поминках, но в мелких деталях видно, как все сложно устроено в этой семье.
И главный триггер — Елена Андреевна (Полина Одинцова). Она помогает накрыть стол для поминок, хочет уйти во избежании неловкой ситуации (она будущая жена на поминках по предыдущей), но Серебряков просит остаться, а через несколько минут не решается сказать окружающим, кто это, и стыдливо говорит, что она — его помощница. И дальше Елену травят: начинается все с мелких подколок. Мария (Виктория Верберг) — здесь она сестра-близнец дяди Вани — пренебрежительно делает вид, что никак не может запомнить ее отчество. Заканчивается всё срывом Сони, которая уже не подкалывет, а говорит прямым текстом: «мама жива была бы, сидела бы с нами за столом, а не эта сука». По мнению Сони Елена Андреевна заняла место мамы — ее эмоции понятны. Но с этим ощущением живут почти все — что Елена Андреевна никогда не станет такой, как предыдущая жена Серебрякова Вера, что она здесь чужая. И сама Лена это понимает — она рассказывает свое детское воспоминание, как, не дождавшись автобуса, села на первый попавшийся, лишь бы уже куда-нибудь поехать. Понятная метафора — абсолютно счастливая в начале истории, с горящими глазами (хотя тут совмещается и эйфория, и истерика), Елена со временем все больше и больше чувствует себя не на своем месте.
В начале спектакля — поминки. И вдруг они превращаются в свадьбу (без «склеек» — термин из кино тут более чем уместен, учитывая, сколько Серебряков говорит про кино — а пока он рассказывает про соседку по деревне, которая стала жить с другим мужем и её загнобили за это всё соседи, то переодевается в свадебное платье). Главная мысль этого воспоминания — та соседка вопреки всему стала счастливой. И Елена надеется, что станет тоже, но нет — Серебряков ее вечно будет подсознательно сравнивать с первой женой, а про Лену говорить, что она хорошая, но у них «дисконнект» (Лена случайно услышит это, но униженно сделает вид, что не услышала, а продолжит улыбаться). Хотя изначально и Серебрякову казалось, что он будет счастлив с Леной — возможно, для него отношения с ней стали способом пережить уход первой жены. И его тоже жалко…
Впрочем, не свою жизнь тут живут все. И никто не умеет говорить прямо про свои эмоции — постоянно иносказания и истории про каких-то знакомых. Так, дядя Ваня (Игорь Гордин) не признается Лене в любви, а рассказывает историю влюбленности из студенческих времен. И Лена то ли правда не понимает, что он говорит про нее, то ли делает вид, что не понимает параллелей.
Та же схема — у Лены и Астрова (Максим Виноградов). И у Сони и Астрова: она спрашивает не про то, есть ли у него чувства к ней, а про какую-то похожую на нее девушку — свайпнул бы он ее влево или вправо в Тиндере, но он предпочитает не реагировать и продолжает играть в компьютерную игру. Мария тоже не говорит про свои чувства к Серебрякову, а рассказывает нелепый сон. Неловко всем, никто напрямую ничего сказать не умеет. Отсюда и та самая энтропия: дядя Ваня — бывший математик, вот и пытается объяснить происходящую атмосферу этим термином.
Поминки перешли в свадьбу, а свадьба — в Сонин день рождения. Но, как обычно у Шерешевского, день рождения — совсем не счастливый праздник (вспоминается отчаянный день рождения Настасьи Филипповны в «Идиоте»). Да, родственники трогательно готовят ей поздравление-сказочку. Да, она наконец-то помирилась с Леной. Но Соня очень одинока — Астров не видит в ней женщину, она не верит с свою привлекательность, хоть и делает вид, что такая же сильная, как героиня из компьютерной игры, в которую они с Астровым играли. Он тоже несчастен — тяжёлый развод с женой, которая не дает видеться с сыном; необходимость жить с мамой; мечты об открытии лекарства от рака, а вместо этого — работа на скорой помощи.
Ещё одна кинематографическая отсылка — «Мертвые не умирают» Джармуша. Серебряков показывает сцену оттуда, а потом читает лекцию, объясняя главную идею фильма, что эскапизм — единственный способ выжить в нашем апокалиптическом мире. И эта сцена — и правда, пик эскапизма. Вслед за Джармушем он показывает ещё не вышедший фильм, а на самом деле на экране мы смотрим диалог Астрова и Лены (он не про леса рассказывает, а свои наивные планы, как найти лекарство от рака). Жена фактически признается в любви Астрову, а муж, ничего не замечая (или делая вид, что не замечает) с умным видом рассказывает про параллельный монтаж. И тут что-то эмпатия к нему уменьшается…
Дальше Серебряков рассказывает про разницу апокалипсиса у Джармуша и у Триера (в «Меланхолии», где тоже приходит конец всему, но Вагнер делает этот исход красивым, там есть катарсис, а не бессмыслица и пустота), а здесь разворачивается свой собственный апокалипсис. Дядя Ваня, сдержанный весь спектакль, вдруг взрывается: он не считает Серебрякова мужчиной — он ни Лену защитить не смог, ни семью обеспечить. Пока он занимался кино, дядя Ваня, очень талантливый математик, вынужден был уйти в бизнес (он торгует помповыми насосами), чтобы обеспечивать и свою семью, и его. Человек, который хотел…
У Джармуша в показанном эпизоде возникает идея того, что все предрешено. Так и здесь — ружье с самого начала висело на стене, и в конце оно должно выстрелить. Только вот у Чехова дядя Ваня и это сделать не смог (не попал), а у Шерешевского смог (наконец-то он не стал спасать героев, а сделал первоисточник жёстче). У Джармуша полицейские пытались застрелить зомби, понимая всю тщетность этой борьбы, — здесь стреляет дядя Ваня.
Начиналось все с поминок по первой жене Серебрякова, заканчивается — поминками по нему самому. С теми же самыми репликами — только фотография в чёрной рамке другая (и от этого ощущение апокалипсиса и черного юмора только усиливается — с чего начали, тем и закончили). И правда, мертвые не умирают — убитый Серебряков с окровавленной головой (застрелили его по-киношному — с большим алым пятном на белой стене) рассуждает про то, что будет через 200-300 лет. И нет в этом никакой надежды, а есть осознание, что шарик может разлететься вдребезги значительно раньше. И есть в этом злобная (неожиданно для Шерешевского) ирония — что эти слова произносит труп. Или все они уже трупы: «Папа, иди к нам», — говорит Соня… «Ты не можешь выиграть, ты не можешь сыграть вничью, ты даже не можешь выйти» — дважды повторяет дядя Ваня, якобы описывая законы термодинамики, но явно имея в виду и законы жизни в целом.
Текст: Нина Цукерман
Фото: Елена Лапина