В новом сезоне в Александринском театре в спектакле «Мейерхольд. Чужой театр» состоялся знаковый ввод: роль Всеволода Мейерхольда исполнил Александр Баргман. Так произошло возвращение актёра в родные стены, а спектакль обрёл новое звучание и новое осмысление центрального образа.
По форме постановка воспроизводит собрание коллектива ТиМа, обсуждающего обличающую Мейерхольда статью в газете «Правда». Текст статьи крупно напечатан на занавесе, который буквально давит на выступающих актёров и творческих сотрудников. Заполнив первые ряды, они внимательно слушают речитативно зачитываемое обвинительное слово. Напряжение в зале почти осязаемо. Граница между артистами и зрителями размыта: публика существует как бы внутри живой стенограммы собрания ГосТИМа.
После зачитывания статьи на краешек сцены выходит сам опальный режиссёр (Александр Баргман) — человек, зажатый обстоятельствами и собственной исторической ролью. Особенно интересно наблюдать, какой внутренний диалог ведёт Баргман, совмещающий функции режиссёра и исполнителя. Его Мейерхольд лишён внешней жёсткости, но не твёрдости — он предстаёт одухотворённым художником, полностью отдающимся искусству. Для него не столь важно, ставит ли он «Даму с камелиями» или парад физкультурников: творческий импульс одинаково силён. Поэтому в момент «официального покаяния» Мейерхольд произносит речь почти без эмоций, скороговоркой, словно спеша поскорее пройти через унизительный ритуал.
И вдруг ткань реальности расползается: участников собрания «затягивает» в сцену репетиции «Ревизора». Зловеще звучит эпизод о крысах, явившихся во сне, которых теперь изображают артисты ГосТИМа. Только Зинаида Райх (Олеся Соколова) молча и пристально всматривается в происходящее. Фигура Ревизора, громко стуча ходулями, проходит через всю сцену, повергая собравшихся в оцепенение. Затем видение обрывается — зрители вновь оказываются на собрании, где Мейерхольд машинально закуривает, забыв о запрете, а партийные голоса продолжают обвинять, упрекать, препарировать.
Почти неслышно появляется рабочий сцены Канышкин (Дмитрий Белов). Разворачивая смятый листок с речью, он просит дать режиссёру второй шанс. Его простые, искренние слова звучат как укор тем, кто ещё недавно называл себя учениками и соратниками Мейерхольда.
Внезапно на сцене вспыхивает «театральный Октябрь»: времена единства и творческого порыва. Мейерхольд в военной форме и кожаном пиджаке заразительно командует парадом, строит и ведёт театр, вдохновлённый партией и её обещанным будущим.
Собрание заканчивается просьбой освободить площадку — необходимо монтировать «Даму с камелиями», которая будет сыграна в последний раз. Двери смыкаются за Мейерхольдом. Когда они открываются вновь, зритель видит старика с выбеленным лицом, босыми ногами и опущенными плечами. Тишина становится почти физической. Медленно опускаются тюремные лампы, почти касаясь головы опального режиссёра. Зинаида Райх, сохраняя достоинство, подходит к нему и набрасывает пальто на плечи. Рядом с ним остаётся только она. И они вместе уходят прочь из этого мёртвого пространства. После нового ввода спектакль разворачивается от исторического, почти документального повествования к личному размышлению о том, как быть творцу, оказавшемуся в ловушке исторического момента.
Текст: Наталья Яковлева
Фото: Ася Минеева