Первым спектаклем, который я увидела в «Шаломе» после прихода туда Олега Липовецкого в качестве художественного руководителя, был «Исход» Петра Шерешевского (28 апреля 2022). И вот он опять выпускает здесь премьеру — «Натана Мудрого», пресс-показ состоялся 12 сентября.
Олег Липовецкий постоянно повторяет, что «Шалом» — театр для всех национальностей, поэтому пьеса Готхольда Лессинга подходит этому театру как мало какая другая. Написана она в 18 веке, действие происходит номинально в 12 веке, но актуальна она будет, кажется, всегда, потому что религиозные войны не заканчиваются… (в нацистской Германии эта книга даже была запрещена, настолько идеи толерантности были недопустимы в тоталитарном обществе, а после поражения Гитлера в сентябре 1945 г. она символически была поставлена в Дойчес Театре).
То ли 12 век, то ли более близкое нам время показано в этом спектакле. Пётр Шерешевский на визуальном уровне смешал на сцене не только разные культуры (в пьесе и так пытаются соседствовать иудеи, мусульмане и христиане), но и эпохи. Костюмы, отсылающие к условному средневековью (национальные иудейские и мусульманские одежды, плащ тамплиера с крестом на спине), соседствуют с предметами современного быта — например, советский холодильник в комнате у Натана. Художник спектакля Фемистокл Атмадзас.
Шерешевский назвал этот спектакль «благодатным трипом в трех действиях». Тема, казалась бы, совсем не располагает к благодати. Иерусалим только что захвачен султаном Саладином (Евгений Овчинников); он пополняет казну деньгами, де-факто отнятыми у богатого еврея, Натана (Дмитрий Уросов); из пожара дочку Натана, Рэху (Элизабет Дамскер) при этом спасает храмовник (Антон Шварц), который, с одной стороны, ненавидит иудеев, с другой, — влюбляется в нее. Как и в любых религиозных войнах, все враждуют со всеми, но всё так оказывается переплетено, что уже невозможно понять, кто свой, а кто — чужой. Кто-то воюет за свои убеждения, кто-то идет на компромиссы, а кто-то вообще отказывается участвовать в этой войне всех против всех — как например, дервиш (Антон Ксенев), который в итоге отказывается собирать деньги для султана (его компромиссность закончилось на том, когда сказали отнять деньги у друга Натана). Его манифест — битловское «Imagine»: «Представьте, что все люди живут в мире». Он кажется наивным идеалистом, в реальности такое едва ли когда-то сбудется, но на сцене / в пьесе — возможно.
У Лессинга все герои в прямом смысле оказываются братьями: крестоносец — братом еврейской девушки Рэхи (она была воспитана Натаном и сама до последний сцены не знала, что она — приемная дочь, то есть и не еврейка даже); крестоносец — родственник султана. Поэтому в конце все начинают жить дружно — степень слащавости зашкаливает (не без иронии, безусловно), но мозг отказывается верить в это. Так это нереалистично, что даже мечтать про это тяжело. А вот начало этой истории, где было больше взаимной ненависти, кажется мне более реалистичным. Власть добивается своего, унижая людей, априори более слабых. Султан, правда, и сам суетливый и слабый, а вот его сестра (Карина Пестова), которая ведет себя с ним как с капризным ребенком, — рассчетливая и властная, умеющая с помощью манипуляций добиваться своего.
Про насилие и унижение Шерешевский придумал два образа — когда от дервиша требуют деньги его друга, его «запирают» в машинных шинах (про шины еще позже напишу) так, что он предельно беззащитен и выбраться сам из них толком не может; а когда на встречу к султану вызывают Натана, его заставляют раздеться и моют из душа (как в концлагере). А потом началась вся эта идиллия-мечта…Пьеса Лессинга мне кажется дико примитивной (со всеми этими сюжетными ходами, кто кому оказался родственником), но Шерешевский ее перемежает вставками-зонгами. И они дают немного другой ракурс — вернее, задают вектор, про что ещё можно подумать.
В очень азартно музыкальной форме (музыку писал, конечно же, Ванечка — Оркестр Приватного Танца) поют то про различие религиозного и научного познания мира (в современном понимании этого слова), то про изменения самого понятия «справедливость» (один из финальных музыкальных номеров — песня про то, что считалось справедливым в кодексе Хаммурапи, а что в американской Декларации о независимости — и можно подумать про то, что если это понятие так много раз менялось, то, возможно, и наши представления не являются конечной истиной)… Конечно, это и хорошо с точки зрения театральной формы, и есть о чем подумать, но только вот в основной части пьесы Шерешевский эти мысли никак не доработал…
Я упомянула про шины — важный символ этого спектакля. Собственно, возможно, дело происходит в мастерской по переработке этих самых шин — в самом начале «работники цеха» отправляют шины в специальный конвейер и собирают лопатами черную пыль от них, оставшуюся после переработки (потом в этот же аппарат Дервиш отправит свою национальную одежду, когда решит уйти от султана). Правда, пыль эта уж больно похожа на прах — символ смерти. А султан потом будет лежать в горах этой пыли-пепла, считая, что это деньги… Но и этот образ Шерешевский переводит в иронично-слащавый регистр — последняя песня спектакля о том, как надо радоваться, что из шин с помощью переработки можно много всего другого сделать. Очень добрый Петр Юрьевич, даже слишком — всё-таки хочется не мечтать о недоступном, а думать, почему оно недоступно. По-моему, это более продуктивно.
Текст: Нина Цукерман
Фото: Ольга Кузякина, Игорь Червяков, Анастасия Борисова