В конце января на Новой сцене Александринского театра показали премьеру балета Алексея Кононова “Кроткая” на музыку Настасьи Хрущёвой. Первое, что встречает зрителей — программка со внятным и лаконичным изложением концепции от автора — Алексея Кононова, где он постулирует, что повесть Ф.М. Достоевского “Кроткая” — исключительно балетная история, поскольку строится вокруг коллизии молчания, а балет по своей природе безмолвен. Тем не менее, сам он не только ставит спектакль, но и пишет к нему текст. Тягу хореографов к работе со словом замечаю не в первый раз: на премьере “Шинели М” гостям раздавали буклеты с комментариями Юрия Смекалова к повести Гоголя. Наверное, сказываются годы невербального внутреннего аналитического труда, и, несомненно, на благо зрителей.
Второе — сценография. Две трети сцены занимает стилистически совершенная комната в доме Ростовщика и Кроткой — та самая “трапеция отчаяния”: паркетный пол, белый потолок, четыре окна, дверь, обои единственно верного по-достоевски жёлтого цвета, несколько стульев, стол, диван. Предметы мебели, кстати, не бутафория, а реквизит — у каждого своя история, заботливо рассказанная в группе “Кононов концепт” (https://vk.com/kononovconcept). Комната напомнила мне и угол особняка из любимых “Холопов” БДТ (хотя без внешних признаков разрушения), и интерьеры из фильма “Жена Чайковского” — в общем, мои визуальные эталоны. На оставшейся трети сцены, чуть ближе ко зрителю, расположился Ансамбль Независимых Музыкантов: Валерия Долгушина за роялем, Алиса Губанова — скрипка, Дарья Луценко — виолончель. Композиционно сценическое решение выглядело идеально, нужно признать, что спектакль мне заранее понравился уже на этом этапе. За сценографию, костюмы и свет тоже отвечал Алексей Кононов, и эта “монолитность” авторства (во всём, кроме музыки) показалась мне оправданной.
Балет начался со сквозняка и безжалостного стука оконных рам. Появилась пара главных героев: уже безжизненная Кроткая (прима Михайловского театра Ирина Перрен) и пробудившийся к осознанию Ростовщик (премьер Мариинского театра Андрей Ермаков). Тут необходима ремарка, что видеть звезд большой сцены в камерном пространстве — ценно само по себе. Вероятно, хореограф симпатизирует Ростовщику, выбирая на его роль статного классического, а не характерного танцовщика. Артисты абсолютно гармонично смотрятся в дуэте, но им удается сохранить и передать максимальную отчужденность своих героев. Далее история рассказана по главам: знакомство, сватовство, незаладившаяся семейная жизнь, конфликт с третьим лишним, болезнь, трагедия. Хореографию я бы описала как построенную на контрасте прямоугольных и округлых форм. Практически все герои — в футляре, что и транслируют телом, замкнутые в клетках “игральной доски” своего социального положения, все с вымуштровано-ровной спиной. В их мечтах и стремлениях появляются более привычные для балета плавные линии, полетные позы, руки-крылья, символизирующие у Кроткой тягу к свободе. Но герметичность “трапеции отчаяния” нерушима, поэтому даже за окно она не выпорхнет, а лишь в бессилии соскользнет. Другое свойство хореографии — предельная укоренённость в постановку: соло или дуэт из этого балета сложно представить отдельным номером на гала-концерте, хотя трио Ростовщик-Кроткая-Ефимович (Дмитрий Рудаченко) выглядело эффектно, но именно как сюжетная кульминация.
Музыка Настасьи Хрущёвой работала на общую клаустрофобичность замысла, заново и заново запирая героев в тупики. И если её “Русские тупики” можно интерпретировать как “лабиринты красоты”, то в “Кроткой” всё более однозначно и у хриплой скрипичной души не было шанса вырваться из тотальности фортепианных тисков. О “взломе” этого пространства болезненной нормы мне мечталось с первых тактов балета: то ли памятуя о коллаборации Настасьи Хрущёвой со Славой КПСС, то ли на вайбе “Холопов”, то ли по ассоциации с тем, как Николай Рубинштейн обращается Oxxxymiron*-ом в “Жене Чайковского”, а скорее, от всего вместе и главное — от крайнего внутреннего напряжения, мне представлялось, как коробка “желтенькой” квартиры подрывается кем-то вроде Нойз МС*: «Мир однокомнатных квартир с совмещенным санузлом. Микрофон за сто рублей, самопальное музло. Ты же выбрался оттуда? Значит повезло. Так фильтруй базар и множь на счету число». Ничего подобного, конечно, не произошло. И не должно было, это из другой оперы.
В финале балета привычно-безжалостно хлопали ставни. А затем горячо и благодарно — зрители. Петербургской сцене, особенно на фоне (практически?) полного отсутствия репертуарных балетов на музыку современных композиторов, такие “крафтовые”, вручную и с предельной тщательностью собранные постановки очень нужны, причем на регулярной основе.
*признаны Министерством юстиции РФ иностранными агентами.
Текст: Лиза Ординарцева
Фото Николая Круссера и Светланы Аввакум