Антон Падерин — один из ярких и самобытных артистов Петербурга, который с каждым годом достигает новых высот. В последние пару лет его список ролей пополнился яркими работами, что, безусловно, заметили не только зрители, но и руководители театров. И вот прошел год, как художественный руководитель театра Ленсовета Лариса Регинальдовна Луппиан пригласила Антона присоединиться к труппе. Наталья Яковлева поговорила с Антоном Падериным о его новом театральном доме.
Расскажи, как ты пришёл в театр Ленсовета?
Летом прошлого года мы встретились с Ларисой Луппиан, а уже осенью, 10 сентября, я познакомился с Айдаром Заббаровым (режиссер спектакля “Воскресение”). Мы встретились и он сказал: «Если ты хочешь, давай работать», и мы начали. Для каждого актера театр — это дом. Другое дело, что дома бывают разные, впрочем, как и люди (Антон ранее работал в Русском театре Эстонии, театре на Васильевском, в театре комедии им. Акимова. Сотрудничает с Камерным театром Малыщицкого, Санкт-Петербургским Городским театром, Приютом комедианта/театр на Садовой).
С кем из труппы Ленсовета ты уже работал ранее?
С некоторыми ребятами я пересекался на разных проектах. Так, с Ильей Делем мы сблизились на спектакле “Идиот” (режиссер П.Шерешевский). Я знал Олега Сенченко, Марка Овчинникова, Олега Федорова: с ними снимались в “Панфиловцах”. По-моему, это была зима 14-15 годов, тогда мы все и познакомились.
Как тебя приняли в театре Ленсовета?
Мне повезло, что я попал в такой спектакль, как “Воскресение”. В нем занято огромное количество артистов, и на первые репетиции собирались практически все. Поэтому знакомство с труппой происходило постепенно и очень естественно. Конечно, всегда, когда попадаешь в новый коллектив — это непросто. И первое время я стеснялся, потому что не понимал, как здесь принято. Но после второй или третьей репетиции ко мне подошел Илья Дель с вопросом, как долго я планирую отмалчиваться. И я понял: пора включаться. Когда в первый раз поднял руку, чтобы поделиться мнением, помню, как глаза всех участников репетиции были прикованы ко мне.
В прошлом сезоне ты ввелся в знаковый для театра спектакль “Гамлет” (режиссер Ю. Бутусов).
Мне сложно в любой спектакль вводиться. Ведь что такое ввод? Тебе нужно встроиться в образ, созданный кем-то другим. Тем, с кем ты, возможно, даже поговорить не можешь, чтобы понять, что он вложил в этого персонажа. Есть артисты, а я за всю свою жизнь встречал, наверное, двух таких, которые делают это на раз-два, оба в Таллине. Так вот, было ощущение, что они всегда здесь и были. Со мной другая история, это все время стресс, всегда непросто. И тем более ввод в такой спектакль. Мы много общались с ребятами, они делились со мной своим опытом репетиций с Юрием Николаевичем. Много историй смешных наслушался на этих вводных репетициях. Нам вот-вот уже играть «Гамлета», и я ощущаю, что они мысленно прощаются со спектаклем, вспоминают, делятся друг с другом. Помню, как в день показа утром на репетицию пришел весь состав “Гамлета”, цеха. И настолько все пошло аккуратно, без какого-то нажима, давления. Непросто, да, но не было лишнего фона, гула. Ведь и так тяжело, а тут было без необъяснимого деструктивного напряжения. Это очень важно и здорово.
Каково войти в легендарный спектакль?
Это большой груз ответственности, было очень сложно. Получил ли я удовольствие от процесса? Да и нет, но я получил опыт. Не знаю, как точнее это назвать. Было очень интересно, волнительно и даже страшно, просто здорово. По сути, у меня там только один монолог, но я всё время на сцене. Это крутое ощущение — смотреть спектакль изнутри, когда ты ни разу не видел его снаружи. Для меня в этой работе было очень много всего: и чувств, и эмоций, и переживаний. Я до сих пор еще не до конца его проанализировал.
Весной твой багаж вводов пополнился ролью Ноздрева в спектакле “Мертвые души”. Расскажи о нем.
Когда я посмотрел спектакль, почувствовал, что мне понравилось, но что именно понравилось, я тогда не мог объяснить. Все было на уровне каких-то ощущений, но екнуло. Возможно, это было связано с тем, что я решил не перечитывать поэму перед спектаклем. Позже мы встретились с Романом (Р. Кочержевский, режиссер спектакля “Мертвые души”), поговорили. Правда, яснее не стало. Решили, что я возьму текст, поковыряюсь с ним, и после увидимся снова и попробуем. Встретились, начали пробовать сцены, Рома дал мне полную свободу. Понятно, мы не меняли рисунок роли. Например, в сцене, где Ноздрев превращается в Чичикова, все вкусно, эстетически сделано. Там все уже есть: повтори, войди, сделай, наполни. А вот сцена монолога, она для меня страшная. Я очень переживал и боялся, как и в “Гамлете”. В моем багаже не так много ролей, где я читаю монологи со сцены в одиночестве, это было непривычно. Я попросил режиссёра разрешить попробовать тут что-то свое, и он согласился, в итоге Рома посмотрел и одобрил. В вводах главное — не навредить.
Прошлый сезон театр Ленсовета закрывал премьерой “Чехов. Хочется жить!”, в котором у тебя большая роль. Как проходила работа?
В январе мы впервые встретились с Анджеем (режиссер спектакля Анджей Бубень). Потом у нас был довольно длительный застольный период читок: мы разговаривали, читали, много встречались по отдельности, и снова много разговаривали. Сначала я вообще не понимал, зачем столько разговаривать. Почему мы не идем что-то делать? Магия какая-то: вроде бы сидишь, разговариваешь, делишься, переживаешь, а тем временем спектакль начинает складываться. До этого я про Анджея слышал лишь, что он классный режиссер. Когда я жил в Таллине, задумывался, а что, если я вернусь в Петербург, в какой театр хочу пойти работать. Когда вернулся, пошел в Театр на Васильевском, где, как я предполагал, работает Анджей. Но к тому времени его уже сменил Владимир Анатольевич Туманов, это было в 2014 году. Удивительно так получилось, что спустя столько лет мы с ним встретились.
Знаешь, спектакль не показался мне смешным, скорее жестким и желания смеяться не возникло.
Смех-то он разный. Я, например, не очень часто смеюсь, даже когда смотрю что-то смешное. Вот не припомню, чтобы я так взял и от души рассмеялся в голос даже дома в одиночестве. Может, это связано с воспитанием, с тем, что вроде бы нельзя так ярко выражать свои эмоции. И в открытую засмеяться в театре над чем-нибудь я смог совсем недавно. Может, я раскрепостился, почувствовал в себе какую-то уверенность. Но ведь у Чехова под каждым его драматическим произведением, под каждой пьесой что написано? Комедия. И тут уже дело за зрителем, как он будет считывать спектакль. Такой Чехов, каким он получился у Анджея, мне близок.
Знаешь, работа с Анджеем над этим спектаклем была сродни психотерапии. Хотя я никогда не был у психотерапевта, но мне кажется, что примерно так это и проходит. Он просто просил рассказать, как там это или то и хоп, ты ему все выложил. А дальше говорит: по-моему, сегодня отлично порепетировали, хотя мы же просто разговаривали. Но иногда хорошо поговорить важнее. Мы репетировали, собирались, делали свои какие-то вещи, погружались в них, что-то оставляли на время, чтобы вернуться позднее. И очень много говорили о том, что волнует всех нас здесь и сейчас, в том числе и меня, Антона Падерина. Говорили о разных триггерах. И, может, кое-что я не понимаю до сих пор, но привык доверять режиссерам и тут не стал изменять себе.
В конце ты читаешь длинный монолог. Это звучит как откровение.
А что же на самом деле есть этот последний монолог? В самом рассказе Чехова студент просто рассказывает всем известную историю. Да, кто-то ее знает лучше, кто-то забыл, но все, так или иначе, ее когда-то слышали. Неважно, читал ты Евангелие или нет. Так или иначе, мы все знаем, что Иисус Христос был распят, это где-то на подкорке. Поэтому важно понять, как рассказать эту историю так, чтобы было не в назидание, а будто бы делишься своим. Анджей хотел, чтобы текст стал прозрачным, невидимым и при этом осязаемым. Форма постановки довольно сложная. Когда мы только собрали спектакль целиком, я в первый раз понял, куда это все идет. Так что работа продолжается и после выпуска.
Расскажи про спектакль “Ромео и Джульетта”.
Во время одной из репетиций «Чехова» мы случайно встретились с Машей (М.Романова, режиссер спектакля “Ромео и Джульетта”) и поговорили всего несколько минут, после чего она предложила мне попробоваться на роль отца Джульетты. Я сказал, что не против, но у меня есть проблема интенсивной занятости, она согласилась подождать до осени. И с сентября мы вовсю начали репетировать, чуть ли не каждый день. Правда, другие ребята приступили к репетициям сильно раньше. Мы с Аней Мигицко (леди Капулетти в составе с Риммой Саркисян) на равных пытались что-то придумать.
У тебя есть дочка. Получается, Шекспир затрагивает твой отцовский опыт?
Да, и с этого мы начали наш с Машей разговор. Вот удивительная штука: мой прошлый сезон начался с того, что я ввелся на роль лодочника Саши в спектакль “Лодочник” (Городской театр, реж. А. Горбатый). Там я встречаю женщину, которую любил 15 лет назад, и узнаю, что, оказывается, у меня есть дочь. Получается, кто я? Отец. То есть я не просто сторож-алкоголик, который стал лодочником, но еще и отец, причём отец подростка. Потом я становлюсь отцом еще одного подростка — Гамлета в исполнении Лауры Пицхелаури, в одноименном спектакле театра Ленсовета. Пусть всего на два спектакля, пусть я лишь тень этого отца, но вот во второй раз я отец. И тут, получается, третья роль отца.
У тебя есть возможность прочувствовать все сложности этого подросткового периода.
Да, да, да, мы много говорили про упущенные возможности. Я прекрасно понимаю, что много сейчас пропускаю из-за работы. Мне больше хочется видеть и проводить время с дочкой, а зачастую я уезжаю, когда она уже в саду, и приезжаю, когда она спит. Но это жизнь, и никуда ты от этого не денешься.
Хотел бы ты сыграть Ромео сейчас?
Когда я учился в театральной академии на Моховой, мы ездили с Андреем Дмитриевичем Андреевым (мастер курса, профессор кафедры режиссуры РГИСИ) и тремя моими однокурсниками на фестиваль в Румынию. Темой фестиваля стали любовь и ненависть, задача была сделать два мини-спектакля, каждый по 30-40 минут. Для любовной темы взяли пьесу “Ромео и Джульетта”, а для темы ненависти — “Орестею”. Я играл Ромео. Понимаешь, я прошел уже это, и роль отца гораздо больше соответствует мне сегодняшнему.
Беседовала Наталья Яковлева
Фото театра