Камерный театр «Среда 21» 10 сентября открыл новый сезон премьерой Екатерины Половцевой по не менее камерному рассказу Чехова «Володя». Это история про юношу, влюбившегося в замужнюю женщину, сильно старше его, и покончившего жизнь самоубийством.
Притом, что формально спектакль поставлен прямо по тексту, акценты в нем достаточно сильно смещены по сравнению с первоисточником. Половцева утрировала все психологические характеристики геров: они все обладают какой-то одной ярко выраженной чертой. Володя (Владимир Зомерфельд) — мальчик, неловкий даже на уровне своих жестов, слегка сгорбленнный, с очень подвижной, как будто детской мимикой — «тюлень», как его снисходительно-унизительно провоцируя называет Нюта; мама (Елена Плаксина) — суетливо заботящаяся о сыне женщина; Нюта (Татьяна Волкова), в которую Володя влюбился — сексуальная, даже слегка развратная женщина.
Но главное, что Екатерина Половцева изменила, — история про детскую влюбленность неопытного мальчика превратилась в историю про соревнование двух женщин — матери и Нюты. Они и противоположны, и похожи одновременно. Одна — закомплексованная от своей бедности простая женщина, другая — свободная, осознающая, что может привлекать мужчин. Противостояние решено в основном на уровне пластики — они физически тянут Володю, каждая в свою сторону, а их зеркальный танец больше похож на дуэль. Это, конечно, не любовный, но, тем не менее, треугольник. Это история про троих людей (вернувшегоя из командировки мужа Нюты в спектакле нет — его «играет» рука, с которой таскается Нюта). Чеховская деталь о том, что мама Володи «имеет пристрастие к чужим ботинкам», здесь тоже утрирована — сцена завалена скомканными черно-белыми ретро фотографиями (художник спектакля Ирина Уколова), а под ними мама как на помойке находит то отдельные туфли, то сапоги, то пудру (для сына отдельно болезненная тема, что она молодится). Там же Володя, очевидно, и находит пистолет, чтобы убить себя.
Фотографии, которые в начале выглядят просто скоплением мусора, в конце кажутся символом идиллического прошлого, в котором (в отличие от настоящего) было что-то теплое. Спектакль фактически закольцован — в начале мама, ползая на коленках по этим завалам, ищет какую-то, видимо, конкретную фотографию (мы еще не понимаем какую); в конце она делает то же, только мы уже понимаем, что ищет она фотографию застрелившегося сына: «неужели не осталось?…»). Да и сын «уходит» как будто в фотографию (в проекцию на стене) — словно переходя из неуютного настоящего в теплое прошлое.
Текст: Нина Цукерман
Фото: Екатерина Краева