Студенты 1-го курса вокально-режиссерского факультета консерватории им. Н.А. Римского-Корсакова выпустили в мае спектакль «Молитва скрипача» не просто по “Скрипачу на крыше”, а еще и по “Поминальной молитве” Григория Горина и “Тевье-Тевель” Михаила Глуза. Мы понаблюдали, как две пестрые еврейские истории свернулись в одну и развернулись на сцене, и узнали, насколько артистам пригодился поход в синагогу.
Чтобы попасть в консерваторию, нужно свернуть с канала Грибоедова в сторону Мариинки, посмотреть на большой серьезный театр, а следом заглянуть во двор и забыть о нем на несколько часов. Еще было бы неплохо знать, как попадать на спектакли, где молодость и сопереживание превозбладают над желанием получить хорошую оценку или теплое место хотя бы в мимансе. А после, как говорится, из “прораба” дорасти до “министра”. На самом деле все просто — за пару недель появились билеты на показ экзамена по актерскому мастерству, а дальше дело техники и своевременной регистрации на TimePad. И вот это место — 411 аудитория с миниатюрной сценой театрального класса. Но все серьезно — освещение, исполнитель главной роли Доминик Виниченко посматривает на зрителей из-за краешка портьеры. В зале жара; родители, педагоги, обертка цветов поблескивает на коленях у первых рядов. Колени соседей напряженно постукивают, когда беру в руки блокнот. Сейчас буду всем мешать, скрипеть ручкой для массовой аудитории. Как Фрекен Бок: “Я хочу об этом поведать миру!”.
У спектакля простая сценография: стол да стул, иногда сундук. Диковинные вещи — разве что стеклянные бутылки на головах в сцене свадьбы, тора, подсвечник. Но не будем забегать вперед. Молочник Тевье (Доминик Виниченко) с приятной улыбкой ностальгии на губах обходит мебель с историей давно минувших лет — на ней сидели и гости, и семья, и все те, кого больше нет. Он обращается куда-то в счастливое будущее, где его большая семья будет вспоминать бедного Тевье в день смерти и читать по его жизни и судьбе поминальную молитву. Но грустные мотивы нарушены рассказом о том, как жили до страшного времени погромов и войн: русские, украинцы и евреи сосуществовали вместе, и разделяло их лишь кладбище — каждому по вере его. Даже власть в лице господина урядника (Борис Боярко) милая, хотя и авторитарная: “- Чей гусак? — Да похоже ваш, ваше благородие”. Рисуется идеализированный образ дореволюционного местечка со своими маленькими, непостижимыми большому разрушающемуся миру проблемами. “На шее” у Тевье — 5 дочерей, 2 коровы и 1 лошадь, и живет он припеваючи. Образ досточтимого отца большой еврейской семьи объясняет Доминик Виниченко: “Он во всем пытается найти какую-то искорку надежды, какой-то светлый лучик. Его могут сломать лишь действительно сильные потрясения в жизни. Но даже от такого он способен оправиться со временем. Потому что верит, что будущее светло, каким бы темным не было настоящее”.
Молочник Тевье собирается отдавать дочку Цейтл замуж за рюмочкой водки. И в мареве учебного класса артисты потрясающе пьют эту водку, “умеют”, как сказал бы герой Исаака Бабеля. Сватовством руководит Менахем (Алексей Полоскин). С дрожащими руками и кошачьим взглядом в зал, он, нервничая, кусочек за кусочком впихивает в себя яичко с хлебушком. Но это отвлекающий маневр, который можно сравнить только с поведением героя Олега Басилашвили, аккуратно складывающим скорлупу в руку. В Менахеме насыщение не только физическое. Честолюбие, пройдошество, безуспешная попытка влезать в чужие дела как будто составляют его суть. Он никто без этих забот и хлопот, и героя покажет лишь трогательная забота о комической старухе-матери в последней сцене. Рэб Лейзер (Даниил Падерин), неуверенный владелец мясной лавки, нервничает, пьет водку, и образ приличного состоятельного человека, никому не желающего зла, интересует вплоть до самой неутешительной концовки, когда Тевье вопрошает у Бога, зачем же Он отнял у него всех и вся. Что-то схожее есть и в рэбе Лейзере, он прямой человек, не до конца уверенный, нужна ли ему жена — дочь молочника Цейтл. Потому молодой человек-портной Мотл в исполнении Александра Орлова знанием главного еврейского закона на земле и на небе — Торы — как бы “выигрывает” жену у мясника. Мизансцена вызывает наикомический эффект: отец и жених играют в “Кто хочет стать раввином?” на протяжении минут семи, цитируя самые глубокие отрывки закона божьего. И Тевье воздает глаза к небу и задает вопрос, проходящий через все полотно спектакля: “Ты этого хочешь?”, обращаясь к Богу. Вопрос как лейтмотив задается и в самом конце, когда Тевье из довольного мужчины, отца семейства, превращается в одинокого старика, чья семья распалась и нарушила традиции и в прямом, и в переносном смысле.
В традиционной еврейской свадьбе, где плачет скрипочка, а евреи гуляют под возглас “Лехаим!” (за жизнь), уже чувствуется буря, и артистам удалось вложить этот хрупкий трагизм в хореографию. Из мюзикла был взят номер с «bottle dance» — мужчины прикрепляют к шляпам-плуш бутылки и танцуют, приговаривая: “Мазаль тов!” — с иврита переводится как “судьба”, и она-то как раз у семейства Тевье неутешительна. Евреев ждет смерть, голод, раздор, но при этом в постановке Георгия Шилова отлично показана суть народа — “будет день — и будет пища, жить не торопись”. Евреи Шилова делают все как в последний раз: празднуют и тоскуют, ссорятся и прощают, молятся и проклинают.
Вот что говорит о спектакле сам режиссер: “Так же, как мы где-то цитируем хореографию из мюзикла “Скрипач на крыше”, конечно, где-то хотелось отдать дань уважения Марку Анатольевичу Захарову и процитировать. Да, использовав музыку Михаила Глуза, либо, например, в композиционном моменте, когда вдруг на секундочку возникает ровно та же мизансцена, которая была, и дальше её разрушаю, переводя героев в совершенно иную плоскость. Каждый уже что-то от себя привносит. И тогда у нас получается какая-то общая история, которая понятна всем и которая интересна всем, потому что театр, который интересен только режиссёру, не даёт артисту чувствовать себя органично. Ну, как бы это мёртвый театр. Поэтому я думаю, что мы добились вот этой самой органичности, когда у всех участников процесса была единая заряженность рассказать что-то важное этим спектаклем”. К слову, технику танца он так и не раскрыл, секрет фирмы. Теперь это знают только хореографы Александра Нечаева, Александра Шилова и бродвейские артисты.
Александр Орлов играет еще и Фёдора, жениха другой дочери Тевье, Хавы. Похоже на режиссерский ход, ведь Тевье — человек традиционных взглядов, он не желает, чтобы дочь выходила за православного замуж, и закрывается от нее талитом (специальное покрывало для молитв) и чем-то похожим на епитрахиль. Горят свечи в миноре (семиконечном подсвечнике). Хава (Леона Гогуа) нарушает ради любви главную еврейскую мудрость: жить из века в век, как жили деды и прадеды, затем, чтобы сохранить идентичность народа, который везде гоним, у которого нет даже клочка земли, где не ущемляли бы их нацию. Потому так серьезен Тевье-молочник, он седеет, когда узнает, что теперь дочь даже не носит свое имя, и эпизод разговора между православным батюшкой (Кирилл Лавров) и отцом семейства, в каком-то смысле даже иудейским богословом Тевье — один из самых ярких. Снимая фуражку, герой оставляет на затылке ермолку, батюшка же просит снять шапку.
В том-то все и дело, что Тевье не может ее снять не только потому, что вера диктует, а потому, что религиозный убор давным-давно сросся с головой, поэтому и спрашивает: “Где ты увидел шапку?”. И ради сохранения традиции приходится навсегда распрощаться с дочерью Хавой, отказаться от нее во имя жизни всего рода. Это сложно понять нам, европейским людям, да даже евразийским. Строгость, может, и чрезмерная, но, по мнению персонажа Доминика Виниченко, это залог того, чтобы пронести себя в других поколениях сквозь века, сохранить связь с семьей даже после смерти. Недаром Тевье просит в завещании о поминальной молитве, чтобы о нем и его мире неукоснительно помнили будущие поколения.
Вслед за Хавой уходит, но уже из жизни, жена Тевье Голда (Альбина Хуснутдинова). В ее монологе, когда в самую трудную минуту, во время родов, мать является дочери Цейтл в молитве, то просит потерпеть, то наоборот давит, чтобы правильно дышала, ради жизни и грядущего. Игра исполнительницы роли Голды на разрыв аорты. Она молчала всю постановку затем, чтобы в последние полчаса выдать колоссальное количество энергии, доводящее до слез, экзистенциального, божественного ужаса. Ведь есть именно что-то божественное в деторождении, когда идет борьба за жизнь и матери, и ребёнка. О своей роли Альбина говорит следующее: “Скажу лично за себя, потому что я никогда в своей жизни не сталкивалась с менталитетом евреев, то есть я выросла в России, в Татарстане. Сама я вообще из другой культуры, другого менталитета, мне важно было для роли понять, как чувствует себя другая женщина, о чем она думает и какие у неё на тот момент были нужды и мысли, то есть о том, нужно ли мне выжить или нужно ли мне обеспечить будущее своим детям”.
Финал ошеломляет, и возникает очень интересный слом. Тевье остаётся один, но при этом рядом и старый знакомый Менахем с матушкой, и рэб Лейзер выходит из-за угла. Жизнь продолжается, отбиваю заглавную тему из начала спектакля каблуком, вскоре будут поздравлять с днем рождения Алексея Степанюка — режиссера-постановщика, заведующего кафедры оперной подготовки. И славно, что перед зрителями оказался экзамен, интересный и яркий, с надеждой, что совсем скоро русская сцена вернет статус главной, определящей тенденции классического искусства. Но пока молочнику нужно взбивать из молока масло, чтобы выбраться и выжить, ведь выживать у евреев — это тоже определенная традиция.
Текст и фото: Илья Титаренко