Российская премьера оперы «Страсть» Паскаля Дюсапена на правах кульминации Дягилевского фестиваля 2024 вызвала пристальное внимание прессы и публики. Постановку Анны Гусевой показали трижды в Доме Музыки в Перми – 27, 28 и 29 июня, и затем еще сутки была доступна запись трансляции. Сейчас, спустя месяц, спектакль продолжает звучать в отражениях критических статей. В этом тексте предлагаем посмотреть на «Страсть» как на этапную работа коллектива musicAeterna Dance.
Опера начинается с взволнованного (и волнующего) вдоха хора. На авансцене, которую образуют две симметричные сходящиеся друг к другу пологие лестницы, возникают Он (Сергей Годин / Кирилл Нифонтов), Она (Наталья Смирнова) и Другие. В этой постановке два воплощения Других – те, что прописаны в либретто и составляют вокальный ансамбль, и те, что введены режиссером Анной Гусевой и хореографом Анастасией Пешковой и действуют пластически. На сцене появляются, конечно, вторые: вокальный ансамбль скрыт в подобии ямы вместе с оркестром. Другие-перформеры безмолвны и выглядят тенями или версиями друг друга. Перемещаются соответственно, не как люди, а как концентрат мысли о человеке в разряженном воздухе. К концу первой картины Другие оставят Его и Ее на авансцене одних, поднявшись в органичные им другие пространства – две симметричные комнаты в среднем уровне сцены, которые мы видим фронтально и через отражения в наклонных зеркальных потолках. Надо отметить, что комнаты эти органичны не только Другим, но и Анне Гусевой – в них узнаваемы и секции из перформанса Love Will Tear Us Apart, и whitebox Юкали. Это не самоповтор, а развитие собственного стиля и даже вселенной со сквозными персонажами – по ходу действия герои будут становиться все более знакомыми. Устроены комнаты с большим вкусом (художник – Юлия Орлова, художник по свету – Иван Виноградов): фронтальная картинка слегка затуманена, а вот отражение на потолке – яркое и четкое. Но и это, конечно, ненадежно – в какой-то момент зеркала обернутся экранами.
Сюжеты, что разворачиваются в комнатах, то бытовые (свадьба, автограф-сессия), то метафорические (девушка и ее мужчины-воспоминания, упакованные как мебель перед переездом), и каждый из них композиционно и телесно совершенен. Выверенность деталей, гармонизация частей до кристального целого через максимальную точность и осмысленность в движении перформеров – то, что характеризует для меня почерк Гусевой, Пешковой и MA Dance. Действие развивается сразу на нескольких планах, и можно выбирать или менять уровень восприятия: следить за событиями в одной из комнат или находить смысл в противопоставлении двух параллельных сюжетов. Если угол обзора позволяет (например, благодаря трансляции) – можно соотносить Его или Ее с тем или иным сюжетом. Мне только в записи удалось увидеть, что комната с суицидальной матерью и маленьким сыном – это Его воспоминания. Но и вне этой трактовки сцена на кухне, где мальчик не дает маме засунуть голову в духовку, выглядела для меня самодостаточно, отсылая к рассказу С. Моэма («Эпизод»), и даже к спектаклю Кирилла Серебренникова «Декамерон». Конечно, эти ассоциации предельно субъективны, и ценность постановки именно в этом. Она не создает ощущение ребуса, требующего разгадки, но предлагает визуальную вселенную, открытую интерпретациям. Это предельно неманипулятивный театр, театр анти-аффектов, где нет цели вызывать конкретную общую эмоцию. Здесь личное вырастает в архетипичное через множество индивидуальных историй, собранных и обрамленных командой художников.
В середине спектакля (между Страстями VI и VII, если свериться с либретто), правила игры немного меняются: комнаты становятся единым пространством кладбища (оно же церковь), где одиноко сидит маленькая девочка. После омовения водой (средствами видеопроекции, художник по видео – Алан Мандельштам) пространства наполняются прихожанами. Одни пытаются строить что-то из скамеек-гробов, другие – встречаются со старостью, собой, вероятно, смертью, лицом к лицу и стремятся разбить зеркальную стену. Интересно, что и Он оказывается вместе с ними с молотком в руке. Она остается снаружи и границы комнат не пересекает, даже когда Другие выносят Ей эту границу на авансцену и всячески пытаются туда затянуть. Зато в финале к Ней из комнаты спустятся дети, инсценировавшие перед этим ряд канонических библейских сюжетов, включая изгнание из рая, и сядут играть в «ладошки». В этом есть некая надежда и умиротворение, несмотря на бушующий вокруг пожар (вновь средствами видео). Кем же были Он и Она? Орфей и Эвридика, как следует из аннотации оперы, или грани одной личности, или отголоски страстей Других? Постановка расширяет возможности интерпретации, и я могу назвать ее сомасштабной музыке Дюсапена.
По традиции, помечтаем о новых показах, например, на Новой сцене Александринского театра – хочется увидеть эту работу вновь, и в чуть более камерном пространстве, чем Дом Музыки на заводе Шпагина.
Текст: Елизавета Ординарцева
Фото: Никита Чунтомов, Гюнай Мусаева