Извечный вопрос не только для театра, но и для любого искусства — что важнее: «ЧТО?» или «КАК?» … У меня нет ответа, но от премьеры Антона Федорова «Мадам Бовари» (совместный проект продюсера Леонида Робермана и театра «Маска», премьера состоялась 20 января) есть четкое ощущение, что он заигрался с КАК.
Фёдоров уже не первый свой спектакль строит вокруг языкового эксперимента (помнится, в его же «Ревизоре» в театре Около главным тоже было странное произношение текста). Здесь же он решил совместить русский и французский: они не просто чередуются внутри одной фразы, но и русские слова вдруг приобретают иностранные суффиксы (например, «спасиблэ», «читасьон»). А фразы строятся не столько исходя из смысла, сколько из созвучности: так, один из героев говорит про мать «она играла на пиле» и тут же — «она пила»; или — «вы смотрите Бертолуччи, а я поеду к Берте лучше». Эта языковая игра, безусловно, очень остроумно сделана: помимо, собственно, лингвистических придумок можно получать удовольствие от обнаружения цитат, элегантно вставленных в общий поток — то французский шансон (ежедневное бритье под «Je ne regrette rien»), то «изгиб гитары желтой», как медицинское описание анатомии хромого человека.
В общем, повеселились они на славу, только вот эта игра — не отдельный эпизод, а почти основная составляющая спектакля, что быстро надоедает и вызывает главный вопрос — зачем?… Ближе к финалу язык становится менее извращенным. Очень простая и банальная мысль (но хоть как-то обосновывающая эту игру) — герои играли во французское, были в своём вымышленном прекрасном мире, а возвращение к нормальной речи («ты же русский — вот и говори по-русски») происходит, когда реальность настигает, когда приходится платить по счетам (в буквальном смысле в случае Эммы).
Эмма Бовари (Наталья Рычкова) ходит все время с нелепой стопкой книжек, а ночами истошно перелистывает (чуть ли не рвёт) книгу, восторженно перечисляя фамилии — Готье, Жанна д’Арк, Мария Стюарт…
Но, в отличие от первоисточника, от тоски мучается не только Эмма, но и ее муж. Никакой он тут не врач — вернее, врач, у которого нет ни одного пациента («у меня сегодня очень сложный случай — ни одного пациента»); от безделья он спрашивает то у мамы, то у жены, не записывались ли они к нему на приём. Правда, когда реально нужна помощь, совет один (глупый и даже слегка пошловатый) — «облизни и пососи».
Жизнь тут циклична. Фёдоров, как в фарсе, периодически повторяет одну и ту же сцену: Шарль (Семён Штейнберг — уже не первая его работа с Антоном Фёдоровым и опять очень удачная) ложится спать на узенький диванчик — как собаке хлопает Эмме, чтобы она легла спать рядом — храпит — Эмма, улетев в свой странный придуманный мир, читает книжку — утром мама Шарля (Ольга Лапшина), услышав про «читасьон», называет Эмму сучкой. Да, она тут чуть ли не единственная, кто по-французски говорит совсем уж с «нижегородским» акцентом (вместо frommage — фуу-маж и т. д.) и не стесняется таких вот грубых словечек (фарсово отвратительная свекровь).
Я написала, что время здесь циклично. Это даже не совсем верно, потому что его здесь просто никто не замечает — в одной и той же сцене могут совместиться события заведомо из разных времён (к примеру, вдруг посреди разговора Эмма начинает выпячивать живот и говорит, что беременна, но диалог так и продолжается), а на роль дочери Фёдоров зовёт не ребёнка, а карлицу, чтобы была и в этом странность — взрослый человек в детском теле. И только фотоаппарат пытается периодически «остановить» это время своим щелчком.
Текст: Нина Цукерман
Фото организаторов