23 сентября исполняется 82 года со дня рождения театрального режиссёра Владимира Афанасьевича Малыщицкого – дата не круглая, но Малыщицкий – один из тех людей, о которых стоит вспоминать вне зависимости от чисел, а потому что не вспоминать о нём невозможно. Создатель Молодёжного театра на Фонтанке, он терял всё и начинал заново, за всю свою жизнь основал несколько театров, много неутомимо работал и творил… Мы побеседовали с друзьями и коллегами Владимира Афанасьевича о том, какой след он оставил в их жизни. А точнее – ожог. Воспоминаний о нём получилось много, и мы разделили текст на две части. В этой части о режиссёре, учителе и друге говорят Светлана Балыхина, Андрей Балашов, Ольга Богданова, Виктор Гахов, Андрей Зарубин, Иланна Некрасова, Олег Попков, Светлана Циклаури, Надежда Черных, Пётр Шелищ.
Светлана Балыхина, актриса театра и кино:
Владимир Афанасьевич умел объединить людей вокруг идеи театра. Не вокруг идеи спектакля, а именно театра. Для существования российского репертуарного театра нужно, чтобы артисты были объединены идеей. А у нас к тому же негосударственный театр, мы всё делали и делаем сами, и Малыщицкий умел это всё очень хорошо организовать, он думал про каждого артиста, любил его. И это несмотря на то, что он был такой рьяный, горячий, жутко требовательный. Артисты на него обижались часто, а Владимир Афанасьевич сразу говорил, что такого эффекта и добивался, что эта эмоция и нужна, — и артист сразу таял.
Мы познакомились с ним, когда я показывалась ему в его театр «Студия-87» в Пушкине, он меня взял, мы много работали-работали и в итоге сработались и в театре, и в жизни (смеётся — примечание «Около»). Он жил только театром, я такая же ненормальная — на этом мы и сошлись.
Он был уникальным человеком, таких больше нет, наверное. В девяностые, в самое тяжёлое время он никогда не ставил спектакли с обнажённой натурой или развлекательное что-то. Тогда пришла свобода к нам в страну и в театр, а театр и свобода - вещи несовместимые. Свобода творчества — да, а без диктатуры в театре никак. Так говорили и Станиславский, и Товстоногов. Это добровольная диктатура, человек выбирает себе театр и диктат режиссёра. Без дисциплины и определённого порядка никак. Некоторые в театре стонали от него, он так доставал людей (смеётся — примечание «Около»), но он всё равно делал то, что надо, так как за ним — люди. И в этом смысле Владимир Афанасьевич и сам себя организовывал, и остальных. Он был ведущим, умел вести за собой, обладал мужскими качествами. Хотя в нём сочеталось всё — и забота о людях, и огромная энергия, и умение добиваться. Он одевал, кормил артистов, потому что зарабатывали мы всегда мало. Он всегда был в театре, но, если говорить про какой-то отдых, то выдыхал он, когда ходил в лес. Как мы любили собирать грибы! А на остальное времени не было.
Он был максималистом во всём, оставался верен себе и ставил только то, что хотел. А хотел он большую литературу, не зря у него в друзьях было много писателей. Он с ними хотел и умел дружить, и те отвечали ему тем же.
Спектакли у него были с большой энергией, долго он их не готовил, ставил быстро и стремительно — так, каким он и был — быстрым и стремительным. Максимум месяц. Однажды мы поставили «Женитьбу» Гоголя за какой-то фантастически короткий срок, недели за две или три. А всё потому, что Владимир Афанасьевич назначал себе день или цель, и при любых обстоятельствах добивался, чтобы к нужному ему числу спектакль был достойно сделан.
Малыщицкий был сильный энергетически, он энергией своей напитывал. Вот есть экстрасенсы, — и у него тоже что-то такое было.
Андрей Балашов, актёр театра и кино:
Когда мы познакомились с Владимиром Афанасьевичем в 1983 году, я был студентом театрального института на Моховой. И на урок мастерства к нам заходит сам мастер, Рубен Сергеевич Агамирзян, который тогда был главным режиссёром театра Комиссаржевской, и говорит: «Прошу любить и жаловать, у нас новый педагог». И представил маленького, худенького человечка по имени Владимир Афанасьевич Малыщицкий. Я даже тогда не запомнил имя и фамилию! Позже я начал замечать, что после окончания мастерства у нас в аудитории с ним оставалась и шушукалась какая-то кучка артистов. Я заинтересовался, начал тоже принимать участие. Они репетировали, читали Ахматову, Гумилёва. Малыщицкий оказался первым, кто учил, как правильно читать стихи. А ещё он учил, и я всё продолжаю до сих пор этому учиться, — следить за мыслью партнёра. И один раз он мне предложил взять стихи Наума Коржавина. Я радостно побежал в театральную библиотеку, отстоял очередь и спросил стихи Коржавина. Библиотекарь, по всей видимости, была женщина опытная, говорит: «Ну-ка, отойдём в сторонку. Кто тебя надоумил? Значит, так. Ты сюда не приходил и у меня ничего не спрашивал». Я же тогда не понимал, дурень, что в то время это было под запретом.
Малыщицкий был очень темпераментным, он когда что-то показывал артисту, то дребезжали все стены, лампочки лопались от его напора.
Владимира Афанасьевича мы все назвали «Афанасьич». И вот Афанасьич создавал театр – сначала все работали без денег, без всего, но было желание, горение. Мы мыкались по всяким подвалам и полуподвалам, а затем получили помещение в Пушкине, в Царском селе. Это был бывший Запасной дворец, дача Кочубея — прекраснейшее шикарное здание с колоннами, половина дворца театр, половина школа милиции. И вот мы там всё обживали, репетировали… Как сейчас помню, привозили какой-то финский брус, стены шпаклевали, настил делали. И этот театр просуществовал в Пушкине очень хорошо два года, но потом некоторые артисты ушли и всё развалилось. Но Малыщицкий не сдавался, он как птица феникс восставал из пепла.
Он создал театр на Желябова в бывшей квартире. Там на входе висели вешалки, зрители оставляли свои куртки — узко было, не пройти!, — тут же сразу располагался туалет, за ним кухонка, где мы переодевались, наша гримёрка. А потом я ушёл из театра и вернулся спустя время, когда театр был на нынешнем месте — Восстания, 41.
Ольга Богданова, актриса театра и кино:
Первая встреча с ним у меня состоялась в его театре. Мой учитель в театральном институте сказал мне: «Оль, иди в Малыщицкому, это «наш» человек». Я пришла и к каждому кидалась с вопросом «Вы Малыщицкий?». А он сидел тихо в уголочке, я не сразу его нашла. В этом был весь Владимир Афанасьевич, не зря говорят, что гений — в простоте. Он был прост, лёгок, с ним можно было говорить обо всём. Он почти в каждом спектакле давал мне потрясающие роли! У него было такое взаимопонимание с артистами, которого сейчас я почти не встречаю. Я очень по нему скучаю. Это была такая жизнь, когда все вместе, в одном «котле». Он всегда хотел актёру дать роль, чтобы его не обидеть. Это старая школа, когда ты не для себя ставишь спектакль, а для артиста. Он был гений. То, что он делал, было потрясающе. Мы все знали, что увидим на сцене что-то на сто процентов прекрасное, настоящее, то, что затронет душу. Я играла Агафью Тихоновну в «Женитьбе», и у нас сидели дети в зрительном зале и плакали. Они сначала болтали, но постепенно замолкали, и возникала тишина, о которой мечтают все артисты. И такая тишина была почти на всех спектаклях до самого конца. Это настоящая классическая школа, которая брала человека за душу.
У нас с Владимиром Афанасьевичем было взаимопонимание на высшем уровне. Он ставил по спектаклю в год и все-все артисты были в нём заняты, не возникало ощущения, что ты останешься без роли. Мы работали с утра до вечера, у нас не было «дублей», так что даже если у тебя температура тридцать девять, всё равно — иди и играй. Это было время единения невероятного. Он был, конечно, темпераментным, но очень добрым к актёру. Он никого в жизни не обидел, никакого дурного слова не сказал. Он нас любил. Владимир Афанасьевич был мне как родственник, я его обожала. И, когда его не стало, от меня как будто кусок оторвали, я и сейчас страдаю. Он до сих пор мне снится. Такого единомышленника больше не было. Все всё для себя, а он — для нас. А мы ему, конечно, отвечали сторицей.
Виктор Гахов, актёр театра и кино:
В девяностые была нищета, мы играли спектакль и после него сразу же делили какие-никакие деньги. Сплошные отмены в афише были, тяжелое, ужасное время.
Поддерживал театр режиссёр Алексей Юрьевич Герман, он частенько приезжал уже после спектаклей и привозил со съёмок еду в больших бадьях и напитки. Организовывал стол, рассказывал байки про артистов. Для меня было очень ценным, что в театре Малыщицкого мы общались с великими людьми — Володиным, Хочинским, Арьевым, Гординым, Искандером…
В старом помещении театра на Желябова произошёл смешной случай — мы выходили на поклоны с двух сторон, а там были обычные жилые подъезды, такое помещение театр занимал. И однажды с нами так вышла к зрителям какая-то пьяная женщина и тоже начала кланяться. А на другом спектакле у нашего артиста Балашова Андрея была фраза, которую он кричал: «Если кому-нибудь нужно, зовите меня! Я Витя, я сантехник!», и вдруг дверь открывается, и какой-то поддатый мужик говорит: «Это я Витя, я сантехник!».
Владимир Афанасьевич был очень предан театру, он даже мечтал умереть на сцене как Мольер. Он же последние годы сильно болел, был очень ослабленным, но приходил, работал. И вот однажды он не смог прийти на репетицию и спустя три дня умер. Возможно, его держала на плаву работа, когда человек занят делом, ему легче.
Андрей Зарубин, актёр театра и кино:
Я познакомился с Владимиром Афанасьевичем сразу после института, попал в театр случайно. Я закончил Саратовский театральный институт, приехал в Санкт-Петербург, попал на съёмки и там заявил, что хочу работать в театре. Все жутко удивились, потому что в то время мало кто из молодых артистов хотел работать в театре, все стремились в кино. Спустя время мне позвонил один артист и посоветовал один очень хороший театр, которому нужен молодой актёр. В то время я ничего не знал о Малыщицком и, когда я пришёл к нему, Владимир Афанасьевич мне сразу очень понравился. Малыщицкий был необычным человеком, возникало ощущение, что он сразу всё знает, с ним было интересно разговаривать. И он мне предложил роль Ленского. Для меня это было большой неожиданностью, что так сразу мне дают такую большую роль. Я сначала думал, что это шутка, но через девять дней у меня уже была премьера (Смеётся — примечание «Около»). Всё самое интересное, что со мной случалось в моей актёрской профессии, было, конечно, с ним. Все работы, которые мы с ним делали, мне очень дороги, я их часто вспоминаю. После Ленского мне дали роль Глумова в «На всякого мудреца довольно простоты», Хлестакова в «Ревизоре», затем «Пиковая дама»… Но был один спектакль, который мне особо запомнился, потому что мы его репетировали летом, никого в театре не было — ни осветителей, ни музыки, шли репетиции один на один. Это был спектакль «И пойду! И пойду!» по Достоевскому. Он состоял из двух частей: «Записки из подполья» и «Сон смешного человека». Владимир Афанасьевич на этих репетициях был настоящий, живой. Во время этой работы я иногда не понимал, где начинается правда, а где театр.
С ним было безумно интересно! На меня произвел большое впечатление его рассказ о том, как он попал в ученики к Любимову. Тот увидел «три минуты творчества» в его работе и позвал к себе.
У Малыщицкого были прекрасные друзья. Когда я пришёл в театр, к нам постоянно приходили в гости и Володин, и Искандер… Тогда театр был настоящей домашней студией, когда после спектаклей устраивались посиделки с гитарой и добрыми песнями. Было ощущение семьи.
Владимир Афанасьевич был фанатичен, полностью отдавался профессии, всё делал для артиста. Он поддерживал нас, старался сделать всё для того, чтобы нам было хорошо и комфортно. Мог очень быстро и сильно на репетиции нас мобилизовать, он нас заряжал энергией. Был спектакль «Пиковая дама», построенный только на музыке практически и на движении, так Малыщицкий организовывал всё таким образом, что все попадали в нужный ритм, он быстро добивался от артистов слаженности. Он был горящий, трепетный к своему делу.
В профессии он был очень принципиальным человеком. У нас был тогда классический репертуар, и мы шутили, что, мол, опять школьная классика. Теперь-то я понимаю, что те произведения, которые он ставил, это была величина, настоящее и неизвращённое, что сейчас такого и не встретить. Он всегда старался донести мысль автора, не гнался за формой. Я с большой теплотой вспоминаю поэтический спектакль «О любви», там были стихи Коржавина, Высоцкого, Вознесенского. Владимир Афанасьевич его тоже любил и сам играл в нём, — он же был и прекрасный артист.
Владимир Афанасьевич почти на протяжении всей жизни работал с композитором Юрием Симакиным, это была сильная творческая сцепка. Он знал многих великих артистов – Владимира Высоцкого, Михаила Барышникова… Последний, кстати, помогал ему финансово из-за границы.
Иланна Некрасова, актриса театра и кино:
Я «отравлена» хорошим театром Малыщицкого. Владимир Афанасьевич был для меня грандиозным. Он был очень живая, горячая и любящая личность с невероятными человеческими ценностями внутри. Я у него училась человечности и любви, сама того не понимая, эти вещи сами в меня внедрялись, вливались очень глубоко. При встрече с Владимиром Афанасьевичем я сразу почувствовала, что это родной человек, у нас было одно дыхание. Меня потрясал его масштаб замысла идей и простота в общении. У него был гениальный талант команды. Каждый артист, отобранный лично им, считал себя незаменимым и, если он уйдёт, то мир рухнет. Так и было. Если Малыщицкий кого-то взял, всё, он от него уже никогда не откажется, только если тот сам уйдёт. Он видел одержимость, желание работать в театре — и на эту почву умел посадить талант и прорастить его. Прошло уже четырнадцать лет после его ухода, и я сильно скучаю по его масштабу личности, замыслов, человеческому масштабу. У него все были в одном «вареве», но играли спектакль. Мы не играли просто роли. Владимир Афанасьевич подходил ко мне и говорил: «У меня к тебе очень серьёзный разговор. Я тебе дам такую роль — это душа спектакля. Ты должна понимать, это не шутки, это очень важно». И даёт мне роль Палашки, которая пробегает и кричит одну фразу. И для него действительно народ был душой в спектакле. Это, конечно, режиссура. Я долго думала, почему говорят «служить в театре». Я не понимала в чём служение, и именно когда играла эту роль, поняла, а с годами это всё ещё больше оценивается.
Если мы работали над премьерой, то Владимира Афанасьевича было в принципе домой не загнать. Для него домой уйти – это была трагедия. Он горел театром. Режим был такой: днём мы в театре, иногда в понедельник мог быть выходной, но чаще всего нет. Обязательно была репетиция до спектакля, потом спектакль, который он внимательно слушал, затем разбор. Мы нон-стопом готовили новые спектакли, не было никакой другой жизни. Это была сложная, но большая и счастливая семья, я это так воспринимала. Он набирал всех по крупицам, и они были с ним до конца. Это великое счастье.
Он ставил классику — Пушкина, Гоголя, а для артиста это большая удача вернуть прекрасную драматургию, соприкоснуться со знанием художника. Невероятная человеческая составляющая, эта любовь, — она у него фонила. Есть такие люди, которые не уходят. Его энергия и безудержный запал… До встречи с ним мне казалось, что это я темпераментная, но однажды сидела на репетиции и, смотря на него, поняла, что я просто аморфная медуза на фоне его лавы. Он очень чувствовал, если у меня в личной жизни что-то происходит, хотя никто об этом не знал. Как это возможно уловить? Но он был так со-настроен с артистами, что сразу всё видел. У меня как-то давно бродили замыслы уйти из театра, потому что мне было стыдно, я считала, что недостойна здесь быть и всё порчу. Никому о них не говорила, а Малыщицкий ловил меня и кричал, что я не имею права так думать. Он реально читал мысли! Не знаю как у других, но со мной это было однозначно так. Это была большая любовь, большая связь.
Хотя, конечно, всё было непросто. Не было денег, он старался отдать последнюю копеечку, но это же частный театр, всё на запале, на его огне, который он распалял в других, на одержимости высокой идеей, на благородстве. У Малыщицкого был минимализм в декорациях, всё очень просто, но мощные артисты, которые кочегарили энергетически, будем честны, не на камерную сцену. Владимир Афанасьевич был пламенем, он задавал такой тон уже на репетициях, требовал не сто, а тысячу градусов! Он сам был на такой энергии и все вокруг тоже, тотальное погружение. Ни у кого не было времени ни на какие сторонние проекты, ни на какие съёмки в кино. Все артисты исполняли всё, играли разные по объёму роли. А он был весь во внимании, весь с тобой на сцене. И мы были одной группы крови.
Малыщицкий был человеком вне системы, хулиганом, очень живым. Он был пацан, которому было за шестьдесят, у которого всё горело, кипело, бурлило. Когда я хотела уходить из театра, он мне сказал: «Я тебя когда-нибудь спрашивал о твоём дипломе? Мне наплевать на всё, мне нужна ты на сцене. Нужна как женщина, а не как артистка с образованием». Это важно, в тебе сразу вдруг что-то меняется после таких слов. Я была под этим током его любви. И так чувствовал себя каждый в театре. Нас было немного, человек двадцать. Люди сходили с ума от накала и напряжения, и уход каждого был бы большой потерей.
Да, Владимир Афанасьевич был сложным, эмоциональным, вспыльчивым, он мог ругаться. С ним всегда как на горячей сковородке. Это поток энергии, живая связь. С ним у меня связаны грандиозные события в жизни. Он был пламенем, и тем, кто был готов гореть с ним, тут же протягивал руки, и ты делался частью этого счастливого «сумасшедшего дома» (Смеётся — примечание «Около»).
И, знаете, он никуда не делся, просто я его не вижу. Это не про спектакли, которых уже нет. Это запал, контакт, к которому ты подключён. Даже запах с тобой всегда. Я оказалась всему этому очень созвучна. Моя душа невероятно по нему тоскует.
Олег Попков, актёр театра и кино:
Для меня встреча с Малыщицким была очень важным событием, потому что, во-первых, я тогда только что ушёл из одного театра и, если бы не обстоятельства, то у нас могла быть очень долгая и интересная совместная творческая жизнь. Ко мне он относился с большим доверием, за что я ему благодарен всю жизнь. Во-вторых, он для меня стал не только режиссёром, это всё переросло в дружбу. Те, кто с ним был близок и работал, так и остались близкими людьми на всю жизнь. Владимир Афанасьевич был уникальный человек, страстный — и в репетиции, и в жизни. Он не мог относиться к делу в полумеру. Какую бы он тему ни брал, она была всегда очень острая, что не нравилось властям. Он уходил дальше к какой-то грани, не соблюдал рамок, ничего не боялся. Он был очень доверчив к людям, хотя чувствовал иногда, что это не тот человек, которому можно доверять. Меня очень поражало, что он умел погружаться в обстоятельства того материала, которым он занимался с нами. Например, «Отпуск по ранению» Кондратьева, где он мне поручил очень серьёзную роль, там был невероятно сложный монолог, и он у меня не получался Малыщицкий решил мне продемонстрировать, и я подумал «Как он это делает!». Возникало ощущение, что он сам вернулся с фронта, на таком острие и боли это было. Он помог открыть все преграды во мне. Конечно, у него могла быть судьба гораздо мощнее, если бы не его увольнение… Но он каждый раз находил в себе силы начать заново. Я, когда пришёл к нему, поразился, какой он молодой, ему было сорок лет, а выглядел совсем как юный мальчик. Он знал огромное количество стихов, был очень образованным человеком. Когда он ушёл из театра, я полгода был рядом с ним, мы сделали ещё четыре спектакля. Но на нём был «волчий билет», спектакли все не допускали. Кроме одного — «Блокадная книга» по Даниилу Гранину и Алесю Адамовичу. Мы сыграли спектакль четыре раза, по-моему. Это всё, что нам позволили. Время было очень тяжёлое и для него, и для нас. Потом какое-то время он работал у Товстоногова, ему дали постановку «Театр времен Нерона и Сенеки». Это тоже для него был трудный период. Тогда Андрей Толубеев произнёс фразу о том, что Малыщицкий - «Дон Кихот театра». Конечно, он многих объединял, но артисты бывают очень завистливы. И претензии, и наветы какие-то были, что он кому-то что-то недодал.
Светлана Циклаури, актриса театра и кино:
Время было сложное, всё рушилось, у нас распался драматический ансамбль «Арена» и мой руководитель Александр Никулин привёл меня в театр Малыщицкого. А мы же так к нему тогда относились! Создатель Молодёжного театра, такие спектакли ставил! Я боялась, что не оправдаю, много готовилась, а меня он даже слушать не стал, — говорит, тебя же Никулин рекомендовал. Меня сразу ввели в «Сны Евгении», а когда начали ставить «Заповедник», то тут Малыщицкий меня просто поразил, купил с потрохами. Он полностью переворачивал пространство сцены у меня в мозгах. Такого я ещё не видела, когда на глазах меняется всё. С этого момента я окончательно «купилась», и мне было всё равно что играть. Лишь бы играть. К нам приходил и смотрел спектакли режиссёр Герман, которому очень нравилось, что у Владимира Афанасьевича очень кинематографический взгляд на всё. И, когда сидишь на разных местах в зале, это заметно.
Он приучил меня играть спектакль и получать от этого удовлетворение, — неважно, играешь ты валун или камень. Режиссёр задумывает что-то одно, а ты совсем другое себе представляешь. И Владимир Афанасьевич умел это состыковать, в его спектаклях есть какое-то свойство… Однажды на «Снах Евгении» было двенадцать человек в зале, а спектакль — великолепный! — и это было умение создать атмосферу, что даже с таким количеством зрителей получался симбиоз актёров и публики. Они были настолько связаны друг с другом, а это дорогого стоит, не каждый день так бывает.
К Малыщицкому всегда приходили люди очень талантливые, он умел интересной работой привлечь людей, а не только харизмой. Один актёр как-то разорался и ушёл из театра, пришёл обратно через год и Малыщицкий его берёт обратно. Запросто! Имелось в нём какое-то всепрощение, хотя он не был мягким или податливым человеком.
Владимир Афанасьевич брал для спектаклей вещи фантасмагоричные, в которых намешана и мистика, и жизненная правда, и современность, и несовременность, и тут же любовь. У него ни одного спектакля не было без любви.
Я думаю, все кто работал с ним, кто ещё жив, все будут помнить его до конца. У всех нас был единый дух, мы воспринимали друг друга как родственников, и серьёзных ссор между нами не было. У меня самые счастливые годы были те, когда я работала с Малыщицким в его театре.
Надежда Черных, актриса театра и кино:
Я пришла в театр Малыщицкого сразу после театральной академии, нас привёл показываться Борис Александрович Голлер. Владимир Афанасьевич стал одной из главных фигур в моей жизни. Он был базовой, структурообразующей единицей. Я считаю его своим учителем, а мне всегда везло на учителей. Он очень много сделал для меня, как для формирования творческой личности. Самое главное, что он в меня закладывал, мне кажется, это честность. Предельно честное отношение к театру. Он нам прививал мысль, что ты выходишь на сцену говорить о чём-то архиважном и честном. Всегда должен быть поиск острой и болевой точки. У Малыщицкого всё «болело», всё откликалось. У него был бешеный темперамент, безграничная любовь к артистам. Мы давали по пять-шесть спектаклей в неделю, было тяжело физически. Зрителей ходило мало, реклама была жутко дорогая, мы существовали просто в подполье. Жизнь была тяжёлая.
Смешной случай расскажу. Бывали моменты, когда сдавали нервы, и мы все периодически начинали уходить из театра. Однажды я в очередной раз поняла, что не справляюсь, да ещё и проспала репетицию… Думаю, подойду сейчас к Владимиру Афанасьевичу, скажу, что не могу больше. И в тот день я просто не смогла его поймать! В маленьком замкнутом пространстве театра на протяжении нескольких часов я не могла с ним поговорить — он постоянно убегал от меня. И пока я за ним бегала, меня «отпустило» и я передумала уходить из театра, всё в порядке оказалось. Как он всех чувствовал! Это не только со мной похожие случаи были.
У него был абсолютно романтический театр, и он верил, что театр может изменить мир, что это высшие цели бытия. И вот мы выходили каждый вечер на условно семь зрителей, и меняли мир. И, знаете, сейчас такого очень мало. Когда ты играешь в подвале, многое тяжело даётся, но при этом оказывалось всё легко, ты понимал, зачем всё это делаешь. Того «заряда» мне хватило после его ухода надолго. Было много людей, которые приходили и рассказывали, как они двадцать лет назад посмотрели его спектакль и он изменил их жизнь. Это потрясает.
Владимир Афанасьевич был невероятно добрый человек, я не знаю, встречала ли я людей добрее. Бывают мягкие и добрые люди, а он же взрывной, темпераментный и свою доброту так транслировал мощно, что тебя просто сносило волной. И это такой парадокс – у него была тяжёлая жизнь, и времена стояли тяжёлые, безденежные, но его доброта распространялась на всех вокруг. Но в быту он был «Ух!» Он постоянно орал на нас! (Смеётся — примечание «Около»). Но более влюблённого в своих артистов и своё дело человека я не видела. Он мог сколько угодно орать, мы не обижались. Он этим не обесценивал наш труд, а, наоборот, придавал тебе такую ценность. С таким вниманием и трепетом Владимир Афанасьевич относился к тебе, к тому, что у тебя происходит в жизни.
Но он был ужасно требовательным к артистам. Тщательно разбирал спектакли, много репетировал, — а это дорогого стоит. И ты мог играть самую крошечную роль со всего одной фразой, но она оказывалась важна. Я никогда не забуду, как в «Женитьбе» Гоголя я говорила в финале одну фразу, а после спектакля Владимир Афанасьевич собрал всех артистов и сказал: «Всё, Черных сорвала сегодняшний спектакль! Просто уничтожила!». Потому что я недостаточно была включена. Зато как потом я готовилась ко всем спектаклям! Я сейчас так к главным ролям не готовлюсь (Смеётся — примечание «Около»). Это серьёзное отношение ко всему было, никакой лени быть не могло. Мы все стояли за кулисами, слушали спектакль в полной тишине. Создавалась удивительная атмосфера, и я желаю всем артистам однажды окунуться в такую атмосферу и испытать, каково это, когда все действуют как единое целое и вся команда дышит в одном ритме. У нас за кулисами была не просто тишина, все очень внимательно слушают и играют спектакль вместе с теми героями, что сейчас на сцене. Вот именно тогда ты понимаешь, что всё не зря.
Пётр Шелищ — учредитель Камерного театра Малыщицкого, российский политик, общественный деятель:
Была вторая половина девяностых, я тогда жил на Желябова и частенько поздно вечером гулял по дворам с собакой. И одним таким зимним вечером я был крайне удивлён, обнаружив, как из окна первого этажа одного из домов вдруг выскакивают какие-то люди в очень странных, совсем не по сезону, одеждах и бегут в парадную. Я попытался заглянуть туда и увидел, что там стоят люди. Я был заинтригован и уже стал посматривать в эту сторону, и однажды вечером после работы уже без собаки пришёл туда. Причём первый раз я пришёл уже когда спектакль шёл, но меня на входе никто не остановил и посмотрел я его издалека, из коридорчика. Это был спектакль «Думающий о России и американец», что меня, конечно, потрясло. Я очень любил Фазиля Искандера, но эта вещь была мне неизвестна. И после спектакля, когда люди уже разошлись, я решился подойти к Владимиру Афанасьевичу и сказал, что хотел бы с ним познакомиться, что живу рядом, что я их сосед. Я обычно трудно знакомлюсь с людьми, но он произвёл на меня сильное впечатление. Мы сели разговаривать и незаметно проговорили обо всём на свете час или два, после чего я сбегал домой за бутылкой, вернулся и мы просидели ещё какое-то время (смеётся — примечание «Около»). Потом я периодически заходил, но нечасто, так как в городе меня обычно не было в то время. Но когда была возможность, я приходил на спектакли или заходил уже после них — Малыщицкий же там дневал и ночевал. Я, бывало, уходил от него в три часа ночи, а он ложился спать на какой-то сундук.
Владимир Афанасьевич познакомил меня с Володиным, это была счастливая страница в моей жизни. Для меня он был очень красивым человеком, прекрасным, я им восхищался. Он был абсолютно цельным и выдающимся, а вся его жизнь - поступок. Я старался для него сделать всё что мог, и в чём-то мне удавалось ему помочь. Например, он считал, что я очень помог театру с помещением на улице Восстания, где был кинотеатр «Луч». В силу обстоятельств я там сейчас являюсь учредителем. Жаль, что театру не воздали должное.
Для меня Владимир Афанасьевич остался очень светлой частью моей жизни. Он бы мог жить и жить, но скажу банально — горел человек.
Беседовала: Дарина Львова
Фотографии Камерного театра Малыщицкого и из открытого доступа