Спектакль Максима Диденко «Я здесь», поставленный в новосибирском театре «Старый дом», вырос из перформанса «Программа совместных переживаний». Спустя полтора года существования он наконец приехал в Санкт-Петербург и был показан 5 апреля в театре «Приют комедианта».
Основа спектакля – так называемая «картотека». Это тексты разной формы, объема и легкости считывания, зафиксированные современным поэтом-минималистом Львом Рубинштейном на библиотечных карточках. Важным здесь не в последнюю очередь становится сам момент фиксации, «данный момент», бесконечно повторяющийся и замкнувшийся на самом себе.
Работа с текстом для Диденко часто становится решающим фактором, ключом к пониманию – как ни странно, но режиссер, известный в театральной среде как создатель пластических спектаклей, довольно плодотворно занимается реструктурированием и переработкой литературных источников для своих постановок (здесь можно вспомнить «Флейту-позвоночник» в театре им. Ленсовета или «Конармию» в ЦИМе). Однако, в случае с Рубинштейном, все эти навыки оказались режиссеру совершенно не нужны: весь «массив» минималистичного содержания карточек Диденко целиком перенес на сцену.
Существование этого парадоксального текста, находящегося на грани между диалогом с самим собой и механическим фиксированием окружающих Автора событий, решено в спектакле самым кондовым для современного театра способом – текст безостановочно и последовательно транслируется на несколько подвешенных над сценой экранов. Но, в сочетании с физическим, материальным пластом спектакля, это создает какой-то новый уровень восприятия: текст не становится комментарием действий, но и не диктует их – они существуют на одинаковых условиях. То есть возникает вопрос о первичности – диктата и запроса на диктат.
А спектакль, конечно, анализирует природу человека под давлением диктатуры. Первое, что подвергается пристальному осмотру, это тело человека: в обстановке сценического супрематизма два десятка актеров в бежевом белье медленно проходят путь по выскобленному подиуму, демонстрируя индивидуальные черты своих тел, каждую мышцу и изгиб – с детальным транслированием этих черт на экраны. Дальше они наденут на себя унифицированные тюремные (или рабочие?) одежды и выстроятся в общий марш. Но память то об индивидуализме, о торжестве личности жива?
Эту память к жизни возвращает музыка, написанная композитором Александром Карповым – многоголосая партитура, со сложными переходами, призванными не иначе как продемонстрировать ценность личных умений, ценность индивидуальности. Но этот оптимистический смысл, на самом деле, не столь очевиден: общая тональность спектакля – и музыкальная, и цветовая, и актерская – мрачная и тревожная.
Мерно стучащая сапогами масса, которую собрали из таких разных людей и одели в спецовки, помещается в пространстве спектакля под жесткий и непрекращающийся контроль: все замедленные унылые танцы, все игры, которые затевают эти молчаливые люди, постоянно фиксируются камерами в руках представителей власти и другими, скрытыми более надежно. А над всем этим плавно покачивается из стороны в сторону «вечное зло» мира спектаклей Диденко – портрет Сталина.
Одна власть сменяет другую, тускнеет изображение «вождя» и даже спецовки на телах людей сменяются яркими, хоть и выглядящими столь фальшиво и искусственно, куртками, но контроль, страх и холод не покидают людей: второй акт закончится «живой» могилой и «черным квадратом» вместо Сталина. Фиксация безвольности, смерти и стагнации.
Максим Диденко часто говорит, что его интересует современный человек и его внутренняя свобода в условиях тоталитаризма. Спектакль «Я здесь» пожалуй, дает четкое понимание, что для режиссера стало очевидным – человек подавлен и уязвлен, а потому бездейственен. Контроль и нагнетание, ставшие формообразующими силами постановки, настолько изувечили современного человека, что совместное переживание становится актом рефлексии и тотального «ничего» по итогу.
Текст: Алиса БалабекянФотографии из открытого доступа
Работа с текстом для Диденко часто становится решающим фактором, ключом к пониманию – как ни странно, но режиссер, известный в театральной среде как создатель пластических спектаклей, довольно плодотворно занимается реструктурированием и переработкой литературных источников для своих постановок (здесь можно вспомнить «Флейту-позвоночник» в театре им. Ленсовета или «Конармию» в ЦИМе). Однако, в случае с Рубинштейном, все эти навыки оказались режиссеру совершенно не нужны: весь «массив» минималистичного содержания карточек Диденко целиком перенес на сцену.
Существование этого парадоксального текста, находящегося на грани между диалогом с самим собой и механическим фиксированием окружающих Автора событий, решено в спектакле самым кондовым для современного театра способом – текст безостановочно и последовательно транслируется на несколько подвешенных над сценой экранов. Но, в сочетании с физическим, материальным пластом спектакля, это создает какой-то новый уровень восприятия: текст не становится комментарием действий, но и не диктует их – они существуют на одинаковых условиях. То есть возникает вопрос о первичности – диктата и запроса на диктат.
А спектакль, конечно, анализирует природу человека под давлением диктатуры. Первое, что подвергается пристальному осмотру, это тело человека: в обстановке сценического супрематизма два десятка актеров в бежевом белье медленно проходят путь по выскобленному подиуму, демонстрируя индивидуальные черты своих тел, каждую мышцу и изгиб – с детальным транслированием этих черт на экраны. Дальше они наденут на себя унифицированные тюремные (или рабочие?) одежды и выстроятся в общий марш. Но память то об индивидуализме, о торжестве личности жива?
Эту память к жизни возвращает музыка, написанная композитором Александром Карповым – многоголосая партитура, со сложными переходами, призванными не иначе как продемонстрировать ценность личных умений, ценность индивидуальности. Но этот оптимистический смысл, на самом деле, не столь очевиден: общая тональность спектакля – и музыкальная, и цветовая, и актерская – мрачная и тревожная.
Мерно стучащая сапогами масса, которую собрали из таких разных людей и одели в спецовки, помещается в пространстве спектакля под жесткий и непрекращающийся контроль: все замедленные унылые танцы, все игры, которые затевают эти молчаливые люди, постоянно фиксируются камерами в руках представителей власти и другими, скрытыми более надежно. А над всем этим плавно покачивается из стороны в сторону «вечное зло» мира спектаклей Диденко – портрет Сталина.
Одна власть сменяет другую, тускнеет изображение «вождя» и даже спецовки на телах людей сменяются яркими, хоть и выглядящими столь фальшиво и искусственно, куртками, но контроль, страх и холод не покидают людей: второй акт закончится «живой» могилой и «черным квадратом» вместо Сталина. Фиксация безвольности, смерти и стагнации.
Максим Диденко часто говорит, что его интересует современный человек и его внутренняя свобода в условиях тоталитаризма. Спектакль «Я здесь» пожалуй, дает четкое понимание, что для режиссера стало очевидным – человек подавлен и уязвлен, а потому бездейственен. Контроль и нагнетание, ставшие формообразующими силами постановки, настолько изувечили современного человека, что совместное переживание становится актом рефлексии и тотального «ничего» по итогу.
Текст: Алиса Балабекян
Фотографии из открытого доступа