Главная » Лёха Никонов: У нас должна произойти буржуазная революция
Лёха Никонов: У нас должна произойти буржуазная революция
28.05.2017
В преддверии творческого вечера в Эрарте мы встретились с поэтом и лидером группы «ПТВП» Алексеем Никоновым у него дома в центре Петербурга, и побеседовали о недавнем имениннике Бродском, театре и национальной катастрофе.
Вы давно в Выборге не живёте?
Да, с 2002 года или 2003, то есть уже четырнадцать лет.
Чем это было обусловлено?
Понял, что нереал. Что могли, мы там делали. Но постепенно понимаешь, что делаешь это долгое время и не получаешь никакого результата. Я думаю, в любой провинции те же проблемы.
Согласны ли вы со Львом Лурье, что Выборг – наша национальная катастрофа?
Это стыд и позор, об этом нельзя говорить спокойно. Знаешь, когда идёшь по старому Выборгу, возникает ощущение, что город оккупирован. Потому что так поступать с городом могут только люди, которые там находятся временно. Это стрёмное чувство – я вырос в Выборге - такого не было даже при коммунистах, которые тоже не были поклонниками старины, но Выборг был визитной карточкой страны, и они вынуждены были нормально о нем заботиться. А сейчас дикари у власти. В Выборге два - три человека поднимают эту проблему, все остальные молчат в тряпку. Город маленький, никто не хочет проблем. В этом смысле позиция выборгского журналиста Андрея Коломойского, который практически в одиночку борется против этой нелепой системы, вызывает моё искреннее уважение.
Дальше так и будет разрушаться Выборг?
Думаю, да. Хотя это не значит, что мы должны молчать и смотреть на это. Иногда что-то срабатывает. Жизнь нелинейная, всякое может произойти.
10 июня у вас творческий вечер (в Эрарте, прим. Около). Почему такой формат?
А такого ещё не было, мне всегда интересны новые форматы. Я в прошлом году лекции читал (в клубе Mod, прим. Около), раз в год играю в Москве акустику, иногда читаю стихи, выступаю с ПТВП. Подумал, почему бы всё это не объединить. Я в Эрарте спою несколько песен, почитаю стихи, отвечу на вопросы из зала и интернета, и поговорю о себе как о поэте - что я вообще о себе думаю.
Расскажите о своём опыте чтения лекций. Вас воспринимали как лектора?
Мне показалось, часть слушателей пришла именно затем, зачем она пришла, а не чтобы посмотреть на музыканта, который объясняет свои вкусы. Лично для меня это был суперопыт, я для себя открыл много нового. Например, я думал, что хорошо разбираюсь в русском модернизме, а в процессе подготовки к лекциям почерпнул столько нового, что мне этого багажа года на три хватит. Но это, конечно, не повод останавливаться. Например, у меня изменился взгляд на имажинизм – я к нему всегда относился как к второстепенному течению в русской литературе. Но здесь осознал: он стал второстепенным только потому, что формально победу одержали футуристы. Хотя это тоже непростой вопрос. Мое личное убеждение - имажинизм был одним из течений футуризма. Это спорно, но у меня в лекции про футуризм даже был подзаголовок «Сергей Есенин как русский футурист». Если посмотреть на стихи Есенина до имажинизма и после, то становится понятно, как он поднялся когда прошёл эту школу. Сравните ранние его стихи и "Исповедь хулигана" к примеру.
Сейчас есть поэзия?
Поэзия есть всегда.
А каких поэтов можете назвать?
Родионов, Гусев, Микеров, Листомиров, Енотов, Ананасова, Тесли... Да много сейчас хороших поэтов. Всех не перечислишь!
А людям нужна поэзия?
Если она есть, значит, она нужна. Помнишь Маяковского?
Что для вас важнее – поэзия или музыка?
Конечно, поэзия. Я вообще не музыкант, мелодист скорее, и то не очень хороший. Я четко усвоил только один момент – мелодия должна запоминаться и быть простой. Но это тоже скорее поэтический момент. Мне как поэту многое даёт то, что я как дилетант постоянно общаюсь с музыкантами и нахожусь в музыкальном процессе. Музыка к поэзии гораздо ближе, чем проза.
10 лет вашему альбому «Свобода слова». Изменилось ли в вас что-то за эти десять лет?
Ты знаешь, на презентации я понял, что особо ничего не изменилось, учитывая идеологическую направленность альбома. Он актуально звучит на самом деле, я был поражён. Но меня немного покоробили наши аранжировки того времени. Это был первый наш альбом, после которого мы ушли от Андрея Владимировича Тропилло. Он нас опекал и очень помогал нам. Но к записи альбома «2084» мы осознали, что немного застоялись у него, упираемся в наш заурядный звук. Мы ушли из АнТроп-студии вникуда и записали альбом непонятно где, при поддержке Димы Порубова (группа Психея, прим. Около), который нас продюсировал и отлично всё сделал. А потом появились альбомы «Зеркало» и «Порядок вещей», уже с совсем другим звуком и направленностью. Если бы мы не ушли, этого не было бы. Поэтому «Свобода слова» для меня значимый альбом, он – граница между ПТВП как мажорным панк-проектом (мажорным в плане мажорной музыки, конечно) и ПТВП как пост-панк проектом, который оформился после «Зеркала».
А вы Бродского любите?
Очень. Меня многие критикуют за это. Я одно время так любил Бродского, что перестал его даже читать, потому он очень сильно на меня влиял. Если сборник «Гербарий» посмотреть, то там чувствуется сильное влияние Бродского, только стихи хуже, уровень-то другой. Это мой самый слабый сборник, потому что он подражательный, и это печально для меня. Но, наверное, такой опыт – это тоже хорошо.
Читала что вы и Набокову подражали?
К сожалению. Но я надеюсь, что Набокову уже не подражаю давно.
Какое ваше любимое стихотворение Бродского?
Я все люблю. Но больше всего нравится его период серединный. С тех пор, как у него началась катастрофа с женой, и до «Нобеля». Это моё субъективное мнение. У нас в России так принято – говорить, что этот поэт лучше, а этот – хуже. Бродский или Слуцкий. Маяковский или Есенин... Да каждый из них хорош, каждый - отдельная планета. Нет никакого соревнования, это же не футбол. И в роке то же самое. Это наивный, дикарский взгляд на искусство.
А Набоков заслуживал Нобелевскую премию?
Ему бы ее не дали, как не дали Луи-Фердинанду Селину. Невозможно представить, чтобы Набоков получил Нобелевскую премию. За что он мог ее получить? За «Лолиту» ему бы ее не дали, за «Аду» - тоже. За «Бледное пламя» могли бы в принципе дать. Он был ещё с идеологической направленностью. Вспомни этого несчастного тирана и убийцу, который едет убивать поэта. За этот роман ему обязаны были дать премию. Но боюсь, что ситуация вокруг Набокова была не очень хорошая – слишком скандальная «Лолита» оказалась, а «Нобелевка» слишком идеалистичная.
А вам «Лолита» нравится?
Обожаю этот роман. Но больше люблю «Бледное пламя» - это идеал романа для меня, благодаря его структуре, дуализму повествования, и этот дуализм до сих пор на меня влияет, это контрапункт темы. Я мог это от Хаксли получить, но дал мне это Владимир Набоков. Мое любимое произведение – «В поисках утраченного времени», там конструкция ещё более плотная.
Кстати, вы не назвали Бродского в числе великих петербуржцев.
С Бродским у меня сейчас небольшая тяжба, он несколько однообразен, между нами говоря, что не исключает его гениальности как поэта. Но об этом я тебе расскажу без диктофона. Очень неприлично, когда один поэт критикует другого, а тот ему даже ответить не может.
Кто ваши учителя в поэзии?
Главный учитель – Артур Рембо. Даже не сами его стихи, а этот прорыв из реальности в другую реальность, попытка протащить метафизическую проблему или реальность каким-то задним входом. Сначала это вызывает жёсткое отторжение. Но потом ты понимаешь – какая разница через что, главное чтобы она была протащена. У каждого поэта свой путь, и осуждать путь поэта никто не имеет права. Когда я это осознал, то по-другому взглянул на «Озарение», на ранние его стихи. Его стихи поучительны, это внутренняя биография поэта. Это слишком романтическая история, но она впечатляет.
В одном из интервью вы говорили, что каждый поэт должен пройти путь экспериментатора и разрушителя. Вы прошли?
Я, наверное, в пути ещё. Вообще не каждый. Я в этом отношении ницшеанец. Есть два пути – Диониса и Аполлона. Либо ты идёшь по пути Диониса и это взрыв, жёсткий выброс агрессии, либо ты выбираешь путь Аполлона, когда ты холодный, отстраненный наблюдатель. Мне дионистический тип намного ближе. Я пытался в аполонистическом стиле что-то делать, но это не моё просто. Мне кажется, каждый должен выражать свой тип. Но вот, Пушкин, например, по обоим путям шагал. А Бродский – чисто аполлонистический поэт, хоть с дионисическими порывами. Это как с травой – от индики тебя зарубает, а от сативы – возносит. Похожий расклад.
А в вас агрессии много?
На концертах в основном, но и в жизни бывает. Это печальная история, не думаю что это хорошо.
Вы взрослеете?
Никто не знает – надеюсь. Но вообще взрослый мужчина – отвратительное зрелище: когда у мужчины нет пацанского желания что-то такое сотворить, он становится скучным, с ним неинтересно общаться. Все талантливые люди, которых я знаю: Андрей Владимирович Тропилло, Джулиано Ди Капуа, да много можно перечислять – они все как мальчишки, у них задор есть. А вот эти скучные люди, которые говорят: «Я всё знаю», зачем с ними общаться? Знать-то они знают, но делают мало, потому что мальчишеской энергии нет.
Вам 44 года, но вы всё ещё Леха. Сколько это ещё будет продолжаться?
А Максим Горький сколько лет был Максимом Горьким? Когда я начал писать, то точно понимал, что мне нужно как-то выделиться. Псевдоним брать я не хотел. Тогда появился постмодерн, и я его не воспринял, во мне было много романтизма. Я выбрал дворовый стиль чтобы выделяться, поэтому Лёха. Тем более есть такой Александр Никонов, который книжки пописывает. Я боялся, что он будет постоянно мне мешать и нас будут путать. А Леха – это Л. Никонов, а не А. Никонов. Так что всё прозаично.
Сами на концерты ходите? Музыку любите?
Хожу стабильно раз пять-семь в год, а музыку предпочитаю слушать дома. Я не люблю большие сборища. Но обязательно еду/иду на те концерты, на которых мне нужно быть. В том году был на Placebo, Ministry – получил настоящее удовольствие.
А друзья – музыканты у вас есть?
Конечно. Это рэперы, металлисты, классические музыканты. У меня в музыкальной среде в основном общение почему-то.
Вы фронтмен коллектива. Какой стиль руководства используете?
Демократический.
Состав ПТВП менялся?
Последний раз в 2005 году у нас поменялся гитарист, Антон Докучаев пришёл, чему я очень рад. За 12 лет больше никаких изменений не было.
Как относитесь к тому, что музыканты задействованы в других проектах?
Я только за. Это даёт кругозор. Когда мы связались с театром, мы стали лучше понимать музыку, это многое нам дало. Чем шире твой кругозор, тем оригинальнее твоя музыка и ты сам.
Вы ещё что-то делаете с Театром Ди Капуа?
Пытаемся. Я выступил консультантом на паре спектаклей. Но с музыкальной точки зрения у нас пока нет четкого проекта. Наверное, мы почувствуем когда это будет нужно. Время покажет.
Премьеру «Слово и дело» смотрели?
Конечно. Ещё в премьерный показ. Но хочу сейчас посмотреть. Они же его ставят в Петрикирхе, и там место очень атмосферное. Современный театр, каким я его знаю, стал избегать площадок из-за слишком искусственного света и условного грима. И я их понимаю – сам стараюсь на концертах смывать границу между аудиторией и сценой. Поэтому прыгаем в толпу, стараемся запускать людей на сцену. Охранники против, конечно, но что делать. Это момент времени. Когда я был малой и ходил на концерты, там люди просто стояли. Сейчас, если люди на концерте просто стоят и смотрят, возникает ощущение, что это неудавшийся концерт. Люди должны рубиться, и это создает совсем другой дискурс. А дискурс во многом зависит от места и стратегии поведения самих слушателей. Этому меня научил театр.
Вы имели отношение к спектаклю «Жизнь за царя»?
Я чуть-чуть консультировал. Думаю, это скорее дружеский жест со стороны Илоны и Джулиано, что они меня упоминули в программке, чем моя какая-то реальная помощь. Конечно, там такие историки были заняты, как Лев Яковлевич Лурье, мне рядом с ними нечего делать. Мы о чем-то говорили, я рассказывал свой взгляд на «Народную волю», романтический, ну какой уж есть. Может быть, их мой взгляд заинтересовал.
А какой у вас взгляд?
Это очень тёмная история. Народовольцы нуждаются в нашем понимании. Не снисхождении, возвеличивании и прощении, а в понимании хотя бы. Мне кажется, мы находимся в замкнутом круге и постоянно повторяем свои ошибки. Нужно рефлексировать ошибки, а не переть напролом. А то у нас на все вопросы один ответ.
То есть революции не будет?
Мы находимся в феодальном дискурсе, у нас нет вариантов. У нас должна произойти буржуазная революция. У нас крепостное право в каком году отменили? (Никогда Штирлиц не был так близок к провалу, прим. Около). В 1861. А, может быть, его отменили когда паспорта крестьянам выдали после смерти Сталина? А, может быть, когда отменили институт прописки в 1990?
А, может быть, его вообще не отменили?
Может быть. Формально его отменили, когда отменили институт прописки, а это было тридцать лет назад. Мы вышли из рабства тридцать лет назад. Нам надо учиться, а не с пистолетами бегать по Донбассу.
А кто будет учить?
Неизвестно. А, может, уже и поздно.
26 марта в России были массовые протесты. Это говорит о чём-то?
О том, что молодёжь не наебешь. Не получится просто – она слишком идеалистически настроена всегда.
Мне очень понравилась ваша фраза «политики в России нет, есть дворянские игры». Почему так?
Это, конечно, не дворяне, но игры, в которые они играют, отношения к реальной жизни не имеют. И пока это так, всё будет по-прежнему.
А что нужно, чтобы была политика?
Это политика кабинетная, а не наша, мы отношения к ней не имеем, ни явного, ни косвенного. Мы за ней можем наблюдать как за рыбками в аквариуме. Она на нас отзывается всё более жёсткими карами и законами, но сделать мы ничего не можем. Поэтому никто не голосует, ничего не делает. У нас общество такое – все всё понимают, но молчат. Это феодальная система. Нет возможности высказывания, при формальной свободе слова. Общество внутренне не готово к тому что оно имеет.
В России может что-то измениться?
Посмотрим, время покажет. Только молодежь может что-то изменить, даже мы уже живём в этой старой парадигме. У нас выработан русский культурный код. Как говорит мой друг, «русская непобедимка». Это одновременно смешно и печально, как романы Гоголя, которых у него нет. Хотя его маленькие произведения – конечно же по сути романы, от «Старосветских помещиков» до «Мертвых душ».
Беседовала Алла ИгнатенкоФотографии предоставлены Алексеем Никоновым
Вы давно в Выборге не живёте?
Да, с 2002 года или 2003, то есть уже четырнадцать лет.
Чем это было обусловлено?
Понял, что нереал. Что могли, мы там делали. Но постепенно понимаешь, что делаешь это долгое время и не получаешь никакого результата. Я думаю, в любой провинции те же проблемы.
Согласны ли вы со Львом Лурье, что Выборг – наша национальная катастрофа?
Это стыд и позор, об этом нельзя говорить спокойно. Знаешь, когда идёшь по старому Выборгу, возникает ощущение, что город оккупирован. Потому что так поступать с городом могут только люди, которые там находятся временно. Это стрёмное чувство – я вырос в Выборге - такого не было даже при коммунистах, которые тоже не были поклонниками старины, но Выборг был визитной карточкой страны, и они вынуждены были нормально о нем заботиться. А сейчас дикари у власти. В Выборге два - три человека поднимают эту проблему, все остальные молчат в тряпку. Город маленький, никто не хочет проблем. В этом смысле позиция выборгского журналиста Андрея Коломойского, который практически в одиночку борется против этой нелепой системы, вызывает моё искреннее уважение.
Дальше так и будет разрушаться Выборг?
Думаю, да. Хотя это не значит, что мы должны молчать и смотреть на это. Иногда что-то срабатывает. Жизнь нелинейная, всякое может произойти.
10 июня у вас творческий вечер (в Эрарте, прим. Около). Почему такой формат?
А такого ещё не было, мне всегда интересны новые форматы. Я в прошлом году лекции читал (в клубе Mod, прим. Около), раз в год играю в Москве акустику, иногда читаю стихи, выступаю с ПТВП. Подумал, почему бы всё это не объединить. Я в Эрарте спою несколько песен, почитаю стихи, отвечу на вопросы из зала и интернета, и поговорю о себе как о поэте - что я вообще о себе думаю.
Расскажите о своём опыте чтения лекций. Вас воспринимали как лектора?
Мне показалось, часть слушателей пришла именно затем, зачем она пришла, а не чтобы посмотреть на музыканта, который объясняет свои вкусы. Лично для меня это был суперопыт, я для себя открыл много нового. Например, я думал, что хорошо разбираюсь в русском модернизме, а в процессе подготовки к лекциям почерпнул столько нового, что мне этого багажа года на три хватит. Но это, конечно, не повод останавливаться. Например, у меня изменился взгляд на имажинизм – я к нему всегда относился как к второстепенному течению в русской литературе. Но здесь осознал: он стал второстепенным только потому, что формально победу одержали футуристы. Хотя это тоже непростой вопрос. Мое личное убеждение - имажинизм был одним из течений футуризма. Это спорно, но у меня в лекции про футуризм даже был подзаголовок «Сергей Есенин как русский футурист». Если посмотреть на стихи Есенина до имажинизма и после, то становится понятно, как он поднялся когда прошёл эту школу. Сравните ранние его стихи и "Исповедь хулигана" к примеру.
Сейчас есть поэзия?
Поэзия есть всегда.
А каких поэтов можете назвать?
Родионов, Гусев, Микеров, Листомиров, Енотов, Ананасова, Тесли... Да много сейчас хороших поэтов. Всех не перечислишь!
А людям нужна поэзия?
Если она есть, значит, она нужна. Помнишь Маяковского?
Что для вас важнее – поэзия или музыка?
Конечно, поэзия. Я вообще не музыкант, мелодист скорее, и то не очень хороший. Я четко усвоил только один момент – мелодия должна запоминаться и быть простой. Но это тоже скорее поэтический момент. Мне как поэту многое даёт то, что я как дилетант постоянно общаюсь с музыкантами и нахожусь в музыкальном процессе. Музыка к поэзии гораздо ближе, чем проза.
10 лет вашему альбому «Свобода слова». Изменилось ли в вас что-то за эти десять лет?
Ты знаешь, на презентации я понял, что особо ничего не изменилось, учитывая идеологическую направленность альбома. Он актуально звучит на самом деле, я был поражён. Но меня немного покоробили наши аранжировки того времени. Это был первый наш альбом, после которого мы ушли от Андрея Владимировича Тропилло. Он нас опекал и очень помогал нам. Но к записи альбома «2084» мы осознали, что немного застоялись у него, упираемся в наш заурядный звук. Мы ушли из АнТроп-студии вникуда и записали альбом непонятно где, при поддержке Димы Порубова (группа Психея, прим. Около), который нас продюсировал и отлично всё сделал. А потом появились альбомы «Зеркало» и «Порядок вещей», уже с совсем другим звуком и направленностью. Если бы мы не ушли, этого не было бы. Поэтому «Свобода слова» для меня значимый альбом, он – граница между ПТВП как мажорным панк-проектом (мажорным в плане мажорной музыки, конечно) и ПТВП как пост-панк проектом, который оформился после «Зеркала».
А вы Бродского любите?
Очень. Меня многие критикуют за это. Я одно время так любил Бродского, что перестал его даже читать, потому он очень сильно на меня влиял. Если сборник «Гербарий» посмотреть, то там чувствуется сильное влияние Бродского, только стихи хуже, уровень-то другой. Это мой самый слабый сборник, потому что он подражательный, и это печально для меня. Но, наверное, такой опыт – это тоже хорошо.
Читала что вы и Набокову подражали?
К сожалению. Но я надеюсь, что Набокову уже не подражаю давно.
Какое ваше любимое стихотворение Бродского?
Я все люблю. Но больше всего нравится его период серединный. С тех пор, как у него началась катастрофа с женой, и до «Нобеля». Это моё субъективное мнение. У нас в России так принято – говорить, что этот поэт лучше, а этот – хуже. Бродский или Слуцкий. Маяковский или Есенин... Да каждый из них хорош, каждый - отдельная планета. Нет никакого соревнования, это же не футбол. И в роке то же самое. Это наивный, дикарский взгляд на искусство.
А Набоков заслуживал Нобелевскую премию?
Ему бы ее не дали, как не дали Луи-Фердинанду Селину. Невозможно представить, чтобы Набоков получил Нобелевскую премию. За что он мог ее получить? За «Лолиту» ему бы ее не дали, за «Аду» - тоже. За «Бледное пламя» могли бы в принципе дать. Он был ещё с идеологической направленностью. Вспомни этого несчастного тирана и убийцу, который едет убивать поэта. За этот роман ему обязаны были дать премию. Но боюсь, что ситуация вокруг Набокова была не очень хорошая – слишком скандальная «Лолита» оказалась, а «Нобелевка» слишком идеалистичная.
А вам «Лолита» нравится?
Обожаю этот роман. Но больше люблю «Бледное пламя» - это идеал романа для меня, благодаря его структуре, дуализму повествования, и этот дуализм до сих пор на меня влияет, это контрапункт темы. Я мог это от Хаксли получить, но дал мне это Владимир Набоков. Мое любимое произведение – «В поисках утраченного времени», там конструкция ещё более плотная.
Кстати, вы не назвали Бродского в числе великих петербуржцев.
С Бродским у меня сейчас небольшая тяжба, он несколько однообразен, между нами говоря, что не исключает его гениальности как поэта. Но об этом я тебе расскажу без диктофона. Очень неприлично, когда один поэт критикует другого, а тот ему даже ответить не может.
Кто ваши учителя в поэзии?
Главный учитель – Артур Рембо. Даже не сами его стихи, а этот прорыв из реальности в другую реальность, попытка протащить метафизическую проблему или реальность каким-то задним входом. Сначала это вызывает жёсткое отторжение. Но потом ты понимаешь – какая разница через что, главное чтобы она была протащена. У каждого поэта свой путь, и осуждать путь поэта никто не имеет права. Когда я это осознал, то по-другому взглянул на «Озарение», на ранние его стихи. Его стихи поучительны, это внутренняя биография поэта. Это слишком романтическая история, но она впечатляет.
В одном из интервью вы говорили, что каждый поэт должен пройти путь экспериментатора и разрушителя. Вы прошли?
Я, наверное, в пути ещё. Вообще не каждый. Я в этом отношении ницшеанец. Есть два пути – Диониса и Аполлона. Либо ты идёшь по пути Диониса и это взрыв, жёсткий выброс агрессии, либо ты выбираешь путь Аполлона, когда ты холодный, отстраненный наблюдатель. Мне дионистический тип намного ближе. Я пытался в аполонистическом стиле что-то делать, но это не моё просто. Мне кажется, каждый должен выражать свой тип. Но вот, Пушкин, например, по обоим путям шагал. А Бродский – чисто аполлонистический поэт, хоть с дионисическими порывами. Это как с травой – от индики тебя зарубает, а от сативы – возносит. Похожий расклад.
А в вас агрессии много?
На концертах в основном, но и в жизни бывает. Это печальная история, не думаю что это хорошо.
Вы взрослеете?
Никто не знает – надеюсь. Но вообще взрослый мужчина – отвратительное зрелище: когда у мужчины нет пацанского желания что-то такое сотворить, он становится скучным, с ним неинтересно общаться. Все талантливые люди, которых я знаю: Андрей Владимирович Тропилло, Джулиано Ди Капуа, да много можно перечислять – они все как мальчишки, у них задор есть. А вот эти скучные люди, которые говорят: «Я всё знаю», зачем с ними общаться? Знать-то они знают, но делают мало, потому что мальчишеской энергии нет.
Вам 44 года, но вы всё ещё Леха. Сколько это ещё будет продолжаться?
А Максим Горький сколько лет был Максимом Горьким? Когда я начал писать, то точно понимал, что мне нужно как-то выделиться. Псевдоним брать я не хотел. Тогда появился постмодерн, и я его не воспринял, во мне было много романтизма. Я выбрал дворовый стиль чтобы выделяться, поэтому Лёха. Тем более есть такой Александр Никонов, который книжки пописывает. Я боялся, что он будет постоянно мне мешать и нас будут путать. А Леха – это Л. Никонов, а не А. Никонов. Так что всё прозаично.
Сами на концерты ходите? Музыку любите?
Хожу стабильно раз пять-семь в год, а музыку предпочитаю слушать дома. Я не люблю большие сборища. Но обязательно еду/иду на те концерты, на которых мне нужно быть. В том году был на Placebo, Ministry – получил настоящее удовольствие.
А друзья – музыканты у вас есть?
Конечно. Это рэперы, металлисты, классические музыканты. У меня в музыкальной среде в основном общение почему-то.
Вы фронтмен коллектива. Какой стиль руководства используете?
Демократический.
Состав ПТВП менялся?
Последний раз в 2005 году у нас поменялся гитарист, Антон Докучаев пришёл, чему я очень рад. За 12 лет больше никаких изменений не было.
Как относитесь к тому, что музыканты задействованы в других проектах?
Я только за. Это даёт кругозор. Когда мы связались с театром, мы стали лучше понимать музыку, это многое нам дало. Чем шире твой кругозор, тем оригинальнее твоя музыка и ты сам.
Вы ещё что-то делаете с Театром Ди Капуа?
Пытаемся. Я выступил консультантом на паре спектаклей. Но с музыкальной точки зрения у нас пока нет четкого проекта. Наверное, мы почувствуем когда это будет нужно. Время покажет.
Премьеру «Слово и дело» смотрели?
Конечно. Ещё в премьерный показ. Но хочу сейчас посмотреть. Они же его ставят в Петрикирхе, и там место очень атмосферное. Современный театр, каким я его знаю, стал избегать площадок из-за слишком искусственного света и условного грима. И я их понимаю – сам стараюсь на концертах смывать границу между аудиторией и сценой. Поэтому прыгаем в толпу, стараемся запускать людей на сцену. Охранники против, конечно, но что делать. Это момент времени. Когда я был малой и ходил на концерты, там люди просто стояли. Сейчас, если люди на концерте просто стоят и смотрят, возникает ощущение, что это неудавшийся концерт. Люди должны рубиться, и это создает совсем другой дискурс. А дискурс во многом зависит от места и стратегии поведения самих слушателей. Этому меня научил театр.
Вы имели отношение к спектаклю «Жизнь за царя»?
Я чуть-чуть консультировал. Думаю, это скорее дружеский жест со стороны Илоны и Джулиано, что они меня упоминули в программке, чем моя какая-то реальная помощь. Конечно, там такие историки были заняты, как Лев Яковлевич Лурье, мне рядом с ними нечего делать. Мы о чем-то говорили, я рассказывал свой взгляд на «Народную волю», романтический, ну какой уж есть. Может быть, их мой взгляд заинтересовал.
А какой у вас взгляд?
Это очень тёмная история. Народовольцы нуждаются в нашем понимании. Не снисхождении, возвеличивании и прощении, а в понимании хотя бы. Мне кажется, мы находимся в замкнутом круге и постоянно повторяем свои ошибки. Нужно рефлексировать ошибки, а не переть напролом. А то у нас на все вопросы один ответ.
То есть революции не будет?
Мы находимся в феодальном дискурсе, у нас нет вариантов. У нас должна произойти буржуазная революция. У нас крепостное право в каком году отменили? (Никогда Штирлиц не был так близок к провалу, прим. Около). В 1861. А, может быть, его отменили когда паспорта крестьянам выдали после смерти Сталина? А, может быть, когда отменили институт прописки в 1990?
А, может быть, его вообще не отменили?
Может быть. Формально его отменили, когда отменили институт прописки, а это было тридцать лет назад. Мы вышли из рабства тридцать лет назад. Нам надо учиться, а не с пистолетами бегать по Донбассу.
А кто будет учить?
Неизвестно. А, может, уже и поздно.
26 марта в России были массовые протесты. Это говорит о чём-то?
О том, что молодёжь не наебешь. Не получится просто – она слишком идеалистически настроена всегда.
Мне очень понравилась ваша фраза «политики в России нет, есть дворянские игры». Почему так?
Это, конечно, не дворяне, но игры, в которые они играют, отношения к реальной жизни не имеют. И пока это так, всё будет по-прежнему.
А что нужно, чтобы была политика?
Это политика кабинетная, а не наша, мы отношения к ней не имеем, ни явного, ни косвенного. Мы за ней можем наблюдать как за рыбками в аквариуме. Она на нас отзывается всё более жёсткими карами и законами, но сделать мы ничего не можем. Поэтому никто не голосует, ничего не делает. У нас общество такое – все всё понимают, но молчат. Это феодальная система. Нет возможности высказывания, при формальной свободе слова. Общество внутренне не готово к тому что оно имеет.
В России может что-то измениться?
Посмотрим, время покажет. Только молодежь может что-то изменить, даже мы уже живём в этой старой парадигме. У нас выработан русский культурный код. Как говорит мой друг, «русская непобедимка». Это одновременно смешно и печально, как романы Гоголя, которых у него нет. Хотя его маленькие произведения – конечно же по сути романы, от «Старосветских помещиков» до «Мертвых душ».
Беседовала Алла Игнатенко
Фотографии предоставлены Алексеем Никоновым