Результаты десятилетнего труда: история отношений Анны Ахматовой и ее второго мужа, выдающегося ученого-востоковеда Владимира Шилейко, три года совместной жизни в Фонтанном Доме и исследование загадочного произведения Ахматовой - драмы «Энума Элиш. Пролог, или Сон во сне» уместились на ста страницах, и даже осталось место для фотографий и документов из собрания музея. На вопросы журналистов отвечали авторы книги: директор Музея Анны Ахматовой Нина Ивановна Попова и старший научный сотрудник Музея Татьяна Сергеевна Позднякова.
Встреча с авторами началась в саду Фонтаного Дома, у Северного флигеля Шереметевского дворца, где жили Ахматова и Шилейко в годы Революции. «Я спала в королевской кровати, / Голодала, носила дрова…», – писала об этом времени Ахматова.
«Мы пытались понять, где они жили и сопоставили разные воспоминания. Нашли в архивах анкету Шилейко, где он пишет: Фонтанка 37, квартира 5, но точно все равно сказать не можем, потому что все перестроено и нигде не осталось никаких планов. Тем не менее, мы полагаем, что сначала Шилейко жил в северной части дворца: эта комната всегда предназначалась для учителей, а он был учителем детей Шереметьева. Когда дворец перешел в ведение Археологического института и стал музеем, их переселили. Сопоставив воспоминания, мы полагаем, что через всякие лабиринты, переходы, лестницы, коридоры, они шли со стороны Фонтанки в бывший конюшенный флигель. Скорее всего, на второй этаж» - рассказала Татьяна Позднякова.
Все события драмы происходят в пространстве Фонтанного Дома. Сама Ахматова утверждала, что начала писать «Энума Элиш» в Фонтанном доме и здесь же сожгла свое произведение. Впрочем, авторы книги полагают, что это мистификация: «Для Ахматовой это место Элизиум теней! И древняя Сирия тоже здесь!»
Обсуждение книги состоялось в основной экспозиции музея. Журналистам были продемонстрированы предметы из музейных фондов, связанные с жизнью и творчеством Владимира Шилейко.
«Творчество Ахматовой поразительно вмещает в себя язычество: она пророчествует, ворожит всерьез. Она существует в каком-то языческом мироощущении, не отрицая христианского начала. В какой-то степени язычество противостоит христианству, хотя христианство на нем выросло. Христианин предстоит пред Богом, он молит Бога, а язычники, в частности, прежде всего языческая культура Вавилонская, это люди, которые вместе собравшиеся творили ритуал, который помогал вмешиваться в божественные деяния. Можно было, творя ритуал, вернуть мертвых. Более того, можно было сохранить гармонию, потому что люди живут в мире, который на волосок от гибели: разливы рек, ураганы, эпидемии. Но, казалось, что творя ритуал, вмешиваясь в божественную волю, можно помочь богам вернуть гармонию. И, в общем-то, поэт – тоже жрец. И Ахматова, если мы говорим, что она взяла оттуда, как писал об этом Топоров, творит свой ритуал.
В ассиро-вавилонской древности каждый праздник Нового года сопровождался ритуалом: это праздник встречи с мертвым, суд над прошлым годом и выстраивание таблицы судьбы на будущее время. И по сути это как поэт делает Ахматова. В нашей книге на полях даны отрывки из ассиро-вавилонского эпоса, которые каким-то поразительным образом сопрягаются с тем, о чем идет речь. Первая часть книги называется «Шумерийская кофейня», а вторая «Могучий гул в тихом шелесте страниц» - это строчка Шилейко. Вот, например, Ахматова:
«Всё это разгадаешь ты один... Когда бессонный мрак вокруг клокочет, Тот солнечный, тот ландышевый клин Врывается во тьму декабрьской ночи. И по тропинке я к тебе иду. И ты смеёшься беззаботным смехом. Но хвойный лес и камыши в пруду Ответствуют каким-то странным эхом...»
Памяти Бориса Пильняка
Она как бы идет туда, в глубину, где потерян человек, которого убили, и его могила неизвестна. Пытается вызвать его оттуда. И вот, пожалуйста, строчки ассирийского эпоса:"С другом своим говорит
Гильгамеш, говорит с Эабани:
<…>
А того, кто убит в бою ты видел?» -
«Видел! Мать и отец его голову
Держат, жена над ним наклонилась». –
А того, чье тело брошено
В поле, ты видел? – «Видел!
Его тень не находит в земле покоя"
Из эпоса о Гильгамеше. Перевод Николая Гумилева
И по сути стихотворение памяти Пильняка, это то как тень не находит покоя в земле, и я обязан вызвать эту тень. И если там идет какой-то скорбный, серьезный, «высокий» ритуал, то пьеса «Энума Элиш» это, в какой-то степени, пародия на ритуал. Потому что оказывается, что сегодня и ритуал беспомощен.
Вообще Ахматова человек катастрофического сознания. Если в ассиро-вавилонском эпосе боги создали мир из хаоса, то в пьесе «Энума Элиш» мир катится к хаосу. И «Последняя беда» Ахматовой это разрушение мира, и она с какой-то горькой, трагической иронией говорит об этом.
Когда мы говорим о пьесе «Энума Элиш», мы, конечно, не исчерпываем ее только обращением к ассиро-вавилонскому эпосу. У этой пьесы миллион разных комментариев: здесь можно говорить и о быте, именно быте Ахматовой, и о боярыне Морозовой, из жития которой она тоже берет материал, и о Жанне Д’Арк… Мы не знаем последовательности текста «Энума Элиш», мы не знаем композиции, а может и не нужно было этой композиции Ахматовой, может быть как рассыпанные таблички, потерянные таблички с лакунами, и она специально создает очередную мистификации, тем более, что она рассказывает о бутылке с размытым письмом – это тоже один из ее приемов. Эта пьеса во многом предвосхищает и Беккета, и Ионеско, и Кафку» - рассказала Татьяна Сергеевна.
Нина Ивановна Попова указала, что, работая над книгой, авторы хотели привлечь внимание читателей к ассиро-вавилонской культуре, которая куда менее известна, чем, к примеру, греческая, а также рассказать о незаслуженно забытом Владимире Шилейко: "Мы хотим вернуть в историю масштаб личности Владимира Каземировича Шилейко. Что мы знаем о нем? Ничего не знаем. Сборник стихов Владимира Каземировича вышел, по-моему, в издательстве Ивана Лимбаха в конце 90-ых годов. Два тоненьких сборника его стихов – вот все, что мы о нем знаем. У нас в музее есть несколько листочков писем: перед нами был действительно поразительно одаренный человек! Что ему Гекуба эта под названием XXVI век (*до н. э. – приблизительный период создания эпоса о Гильгамеше)? Что ему жить этим? Он ведь умер, когда ему было немногим больше тридцати, зная эту тьму языков – а ведь это величайшее явление!"
Текст и фото: Александр Шек
[gallery columns="3"]