Прошедшая неделя была отмечена двумя чудесными встречами с композитором-минималистом Владимиром Мартыновым, организованных проектом Дениса Рубина "Слушай Сюда". 15 февраля на Новой сцене «Александринского театра» состоялась лекция-презентация некого палимпсеста «Книги Перемен», написанного Мартыновым: переосмысление классического китайского текста с позиции обесценивания роли слова, полного лингвистического краха, ознаменованного такими произведениями, как «Черный квадрат» Казимира Малевича, «4’33» Джона Кейджа и «Фонтан» Марселя Дюшана
По мнению Мартынова роль автора уже не может быть прежней, если разобраться, любому слову предшествует некий дословесный образ, ведь и Адам давал имена животным после того, как их увидел. что ярко иллюстрируют нам «палеолитические макароны». Таким образом, искусство должно подталкивать человека к преодолению словестного начала, достигая новой тишины посредством персеверации – настойчивого повторения неких формул, ритмов. Данная лекция была своеобразным ключом к пониманию «Танцев Кали-юги», которые композитор исполнил 16 февраля на сцене Музея современного искусства «Эрарта».
Слушатель, привыкший к гармоничной музыке эпохи классицизма и романтизма, и даже к эпатажу авангардистов был совершенно не готов воспринимать музыку совершенно другого порядка. Музыку, заставляющую слышать сам процесс слушания. После лекции мне запомнилась фраза композитора о том, как взбесить медведя. Для этого надо ставить засечки на деревьях выше, чем животное. Будучи не знакомой с творчеством Мартынова, у меня возникло мнение, что его философская концепция является такой попыткой соперничать с природой. Однако прослушав концерт, я поняла, что композитор является посредником, проводником.
На мой взгляд, «Танцы Кали-Юги» были обращены не к внешнему, рациональному, а к внутреннему, человеческому бессознательному. Это музыка преодолевала рамки музыки, становясь шаманизмом. И всё это было создано с помощью бесконечных репетиций на одном звуке, либо на чистых, во многом, непривычных современному уху, интервалах. В произведении ощущалась трехчастность формы. Первая и последняя часть завораживали и вводили в транс. Средняя, приближенная к обыденной современной гармонии, выводила из колеи своей переменчивостью, урбанистичностью, отдаленностью от природы. Звук рояля каким-то чудесным акустическим обманом трансформировался то в звук варгана с его артикуляционными особенностями, вызванными меняющейся формой резонирующей ротовой полости. То в перезвоны колоколов, напоминающие фортепианные Этюды-картины Рахманинова. После «Танцев Кали-юги» не хочется говорить, а человеческая речь становится бессмысленным невнятным лепетом ребенка. Таким образом, это произведение можно назвать неким манифестом новой тишины.
Текст: Ольга Назаренко
Фото: Александр Шек
[gallery columns="3"]