Герой, крепость духа которого является опорой благополучия всей семьи, – таким предстает Иов (Ремигиюс Вилкайтис). Эта мысль становится выпуклой за счет ее визуального подчеркивания: герой занимает место одной из балок, поддерживающих вход в дом, и как атлант упорно стоит, не двигаясь с места. Выдержать он может немалое, но быть всецело верным Богу, когда тот обрушивает на него одно несчастие за другим - не так-то просто. Смириться с потерей детей Иову удается, но когда дело касается непосредственно его – сила духа постепенно покидает героя. Три друга пытаются вразумить Иова, но достигают противоположной реакции, вызывая огромное раздражение своими речами. Лишь Богу, наконец явившемуся к герою, уставшему ждать встречи, удается заставить того замолчать.
Вечный, непрекращающийся спор человека с Богом, посылающим горести, сетование с возгласами «за что?» и «почему я?» - центр переживаний героя. Страшное подозрение Иова, лишающее надежды, заключается в том, что Бог немилостив ко всем: и к праведникам, и к отступникам. Считающий жизнь свою безгрешной, Иов не понимает, почему Бог наказывает его, ведь наказание – это кара за свершенное зло.
Проказа пронзает тело его «от темени до пят», и герой живет в страшных муках. То, как боль и неверие жгут его душу, метафорически обыгрывается: Иов надевает десяток лампочек, словно яркую гирлянду, но это свечение далеко не нежного ангельского происхождения. Духовные и физические страдания героя адским пламенем пылают в его груди, и он постоянно находится на перепутье. Он стоит на границе – не отвергает Бога, но просит Всевышнего отойти от него, направив свой взор к кому-нибудь другому. В этой сцене прямолинейно репрезентируется ветхозаветная притча «зуб за зуб» - Иов, обреченно рассуждая о том, что разговор бога и человека на равных невозможен, вместе с гневными проклятиями дню своего рождения исторгает и собственные зубы, будто лишающие его возможности произносить такие неблагочестивые речи. Фигура Бога, сошедшего со страниц Ветхого Завета, страшна и смешна одновременно: Бог, дарующий свет и радость, появляется с огромной конфетой на шее. Эта гипербола имеет вполне реальное объяснение: иногда так много благодати ниспослано человеку, что он сам перестает замечать, насколько велико его счастье, жадно прося еще радостей. И Бог награждает его, пока сердце человека чисто от злых помыслов. Но в какой-то момент всему может наступить конец - даже в том случае, если человек не совершает зло, Бог может проверить, насколько великодушен и упрям он в вере своей.
Интересно, что одним из предметов сценографии является письменным стол, принадлежащий самому режиссеру. Стол - проводник к Всевышнему, посредник, соединяющий небесную и земную жизни. В одной из сцен все участники постановки вынимают один за другим ящики стола, оставляя его оголенным, и кажется, что это душа человека, обнаженная в помыслах и чувствах. Но не единичным оказывается прочтение этой сцены – как и прочтений всех других – может почудиться, что перепутанные между собой ящики стола – это разрозненные мысли героя, в сумбуре не понимающего, что случилось с ним и его сердцем.
Последний эпизод спектакля намекает на вечный баланс добра и зла в человеке и природе. Иов стоит посередине, между Богом и дьяволом, и разламывает яблоко познания на две части, кормя семенами то Всевышнего, то беса, то людей, окружающих его. Глубокий, метафоричный театральный язык Някрошуса и крайне метафизическое и яростное существование артистов на сцене электрическим током пронзают зрителей, пришедших на спектакль-притчу о человеке, ищущем Бога - как в мире, так и в себе.
Текст: Елизавета Ронгинская
Фотографии предоставлены пресс-службой театра