- Джулиано, как возник театр в Вашей жизни? Вы родились в театральной семье?
- Нет, я не из театральной семьи. Моя мама – научный деятель. Правда, отец – очень яркий человек и задаст фору любому артисту по тому количеству людей, которые его видят ежедневно. Показательно, что на его 65-летие пришло четыреста человек! Что касается театра, я задумался об этом впервые, когда я понял, что, изучая языки, я не стану умнее и у меня лучше получается выражать то, что я чувствую, словами талантливых авторов. Поэтому я не пишу сам, а предпочитаю интерпретировать.
- Но Вы, вероятно, собирались посвятить себя литературе? Поразительный факт в Вашей биографии: Вы изучали древнюю арабскую поэзию в Каире. С чем было связано это увлечение?
- Когда я учился в лицее в Швейцарии, на уроках немецкого мы обсуждали парниковый эффект вместо того, чтобы заниматься чем-то более стоящим. Европейская система обучения настолько либеральная, что тебя никто не принуждает учить наизусть Гете. И у меня было разительное ощущение бреши в образовании. Это, во-первых. А во-вторых, в какой-то момент я понял, что итальянское Возрождение произошло на стыке с арабской культурой. Арабы в период 8-12 веков «рулили» в архитектуре, в дизайне, в литературе, в поэзии. Мне хотелось понять это влияние арабских стран на Италию, которая сейчас поет в караоке, а когда-то была определяющим вектором в культуре для всего мира.
- А как Вы оказались после Каира в Санкт-Петербургской театральной академии?
- После того, как познакомился с Малым драматическим театром Льва Додина. Летом 1995 года я увидел все его спектакли еще в первых составах. И это было потрясение, при том что я не понимал языка, но впечатление все равно было колоссальное. Тогда и возникло желание пойти в Театральную академию.
- И Вы пошли и попали на курс В. Фильштинского…
- Да, но до этого я изумительный год провел с ребятами, которые в итоге стали театром Льва Эренбурга. Я с ними стоял у балетного станка. С нами работал гениальный педагог по сценическому движению Валерий Александрович Звездочкин. Я его застал уже обиженным на всех, но все еще изумительным мастером. А Юрий Андреевич Васильев преподавал сценречь.
- Вы сделали несколько спектаклей в театре на Литейном вместе с Андреем Прикотенко. Он тоже выпускник СПбГАТИ. Вы были однокурсниками?
- Нет, он учился на старшем курсе вместе с Ксенией Раппопорт. Потом она ушла, а через два года вернулась и доучивалась уже с нами. Прикотенко как начинающий режиссер понимал, что ему нужны молодые ребята, которые учились вместе, потому что у них общий художественный словарный запас, творческие правила, устои (так и Бутусов когда-то собирал команду для своих спектаклей). А нам, молодым артистам, нужен был режиссер. Вот это взаимовыгодное стремление к друг другу нас и столкнуло.
- Андрей Прикотенко работает преимущественно с людьми своего поколения и говорит о проблемах своего поколения. Волнует ли это Вас?
- При выборе материала для спектакля никакой связи со своим поколением я не ищу. Хотя всегда кажется, что твое поколение – потерянное…
- А Ваше как раз такое!
- Нет, я Вас уверяю, будет Вам сорок - и Вам будет также казаться. Интересный вопрос: интересуют ли меня экзистенциальные вопросы моего поколения? Нет! С постмодернизмом у меня отношения ребяческие, предпочитаю классиков. Предпочитаю работать скорее с Брехтом, нежели с Хайнером Мюллером, хотя он гениальный человек, но его творчество – это уже переработка. К тому же Мюллер не так достойно переведен. На Брехта нашелся Соломон Апт. А на Мюллера никого не нашлось. Или новая русская драма… что это? о чем это? В этом смысле я несовременный человек: понимаю, что у Софокла круче написано. Но даже с переводами Софокла не все благополучно, поэтому, когда мы делали спектакль «Эдип-царь», я настаивал на том, чтобы объединить несколько переводов. И мы сделали компиляцию из текстов четырех авторов.
- Что привело Вас в режиссуру? Вам стало тесно в статусе актера?
- Это большая заслуга Вениамина Михайловича Фильштинского, который обучает артистов разбирать пьесы. И само обучение построено так, что ты сам все время многое придумываешь, строгаешь, строишь. Я на курсе был одним из тех, кто решал музыкальные, пространственные аспекты спектакля. И в какой-то момент это стало превалировать в моем творчестве. Мне стало интересно быть автором спектакля. Я обращаюсь к материалу и предлагаю его осмысление в контексте, который мне интересен.
- Когда создавался Театро Ди Капуа, каким Вы себе его мыслили? Какую центральную идею закладывали?
- Конечно, я представлял его себе хрустальным, думал, что он будет оснащен самой современной техникой, рассчитывал, что у него будет три подвальных этажа для хранения декораций. Шучу. На мой взгляд, театр – это одно из лучших мест для обмена взглядами. Настоящий театр всегда политический. Мне хотелось сделать именной такой театр.
- А какой смысл Вы вкладываете в это понятие «политический» театр?
- У Додина был политический театр, когда Лев Абрамович был настроен антисоветски. Но когда этот вектор исчез, он начал просто ставить пьесы.
- То есть политический театр всегда сопротивляется режиму...
- Да, он не может этого не делать.
- А сейчас это возможно? У нас такое болото…
- Был такой период, но сейчас уже есть то, против чего можно восстать. Из такой желеобразной политической среды опять стало проявляться что-то, с чем можно спорить и бороться.
- А как Вам кажется, сейчас в России существует политический театр?
- Россия не поняла, что «Монологи вагины» и есть политический театр. К сожалению, люди думают, что это пошлая развлекаловка, и не признают важности спектакля в воспитательном плане. У вас вообще с эмансипацией странная штука случилась. После войны всем заправляли женщины, потому что мужчины погибли на фронте. А в конце двадцатого века патриархальные веяния усугубились. Может быть, это связано с тем, что вы очень сильно соприкасались со средней Азией…
Есть ли сейчас политический театр? Однозначно он есть, и в принципе неплохой. Правда, это больше касается Москвы. Там люди смелее. Что делает Санкт-Петербург провинциальным городом? Все хотят услужить, чтобы попасть в Москву. Соответственно, если выходит какой-то запрет, то в Москве его могут не соблюдать, а здесь, наоборот, выполняют с большим усердием… Поэтому в Петербурге и нет достойных образцов политического театра.
- А как Вы относитесь к политической цензуре в театре?
- Смешно. Это нелепый пиар. Вот и «Лолиту» запрещают. В таком контексте можно только смеяться.
- Чем Вас привлекла идея нового спектакля «Жизнь за царя»?
- Когда все капиталистическое сообщество решило ограбить Ливию (а это единственная страна, куда со всей Африки ездили учиться, и учились бесплатно во времена Каддафи), никто палец о палец не ударил, не было ни баррикад, ни манифестаций. Меня это страшно бесит. Я из другого поколения…я в пятнадцать лет стоял на баррикадах, когда Израиль в очередной раз бомбил Газу. Это был международный протест. А сейчас, наверно, кто-то пишет на своей страничке в ЖЖ, но протеста нет. Сирию возьмут, возьмут Иран. Не смешно. Я рано понял, что пацифизм, как и религия, это такие вещи, которыми одурманивают народ. Меня возмущает, что такого юношеского принципиального максималистского порыва больше нет ни у кого. Как сказал Пазолини в одном из своих последних интервью, потребительское общество за считанные годы само превратилось в то, что фашизм хотел насильственно насаждать десятилетиями. Если вы сейчас придете на любую съемочную площадку в Питере, то увидите, что у всех одинаковые кепки, жилетки, штаны цвета хаки. Люди сами с полным ощущением своей собственной свободы и индивидуального выбора пошли и купили тоже самое, что носят все вокруг. Бренды, мерчендайзинг добились того, чего не добился Гитлер. Вот он мир, о котором писал Олдос Хаксли. Сейчас нам антидепрессантики подадут и вообще будет весело. Это общемировая тенденция, но к ней стоит добавить еще вашу русскую позицию «народ безмолвствует». И это не просто идиоматическое выражение, вы реально безмолвствуете! Это я говорю при всей любви к русскому народу. Спектакль «Жизнь за царя» задумывался как пощечина напоследок. А идея пришла сразу после «Медеи» Илоне (актрисе Илоне Маркаровой – прим. ред.). Она хотела сделать спектакль про Зарему Мужахоеву…
- Но Вы тогда сказали, что Вам не интересно ставить спектакль о терроризме на современном материале.
- Нет, мне интересно. Но интересно с той точки зрения, кому это выгодно. То есть не со стороны террориста, а со стороны тех, кому это на руки, кто умеет из этой акции черпать максимальную выгоду. Если бы мы сделали спектакль о самих террористах на современном материале, реакция у зала была бы более непосредственная, но, думаю, что зрители на себя бы это не перевели. Поэтому мы с Илоной и начали искать материал с большей исторической значимостью, который бы мог заставить вас, молодых людей, задуматься о своих гражданских обязанностях и о своей ответственности.
- Как шла подготовка спектакля?
- Большую помощь нам оказал Роман Каменецкий, который собрал все материалы о «Народной воле» и сделал сайт. А я искал самих этих человечков, персонажей - пытался придумать им характеры. Конечно, можно было бы читать исторические документы с трибуны, но я чувствовал, что в этих ребятах-народовольцах есть какая-то прелесть, которую необходимо понять с человеческой стороны. И я был уверен с самого начала, если я открою эту человеческую сторону в них, то спектакль сразу станет пронзительным и настоящим. Поэтому мы долго щупали, искали характеры, пока герои не запели, не заговорили сами. Им по девятнадцать лет, они безбашенные, рефлексирующие не как взрослые люди, а на каком-то другом уровне. Без понимания этого трудно было давать артистам установки. В процессе работы я безумно полюбил всех персонажей «Жизни за царя». Скучаю по таким людям. Скучаю по себе такому.
- Расскажите, пожалуйста, о команде, которая работала над спектаклем.
- Илона предложила команду, с которой ей посчастливилось поработать в одном проекте. Она отобрала замечательных ребят, и они мне понравились. Андрей Жуков – мой старый друг, врач-невропатолог, 40 лет практикующий, появился, потому что профессиональные театральные художники не поняли простоту того, что мне было нужно. А в беседе с Андреем, я решил в какой-то момент, что он должен участвовать, потому что благодаря ему многие вещи прояснились. Он из редких могикан настоящей петербургской интеллигенции, которая продолжает жить по довольно суровым правилам. Это очень аскетичные, скромные и необычайно красивые люди. Андрей в итоге предоставил нам свою мастерскую. В ней мы выпустили этот спектакль.
- Вы обсуждали с ним сценическое решение, пространство спектакля?
- Не совсем. В беседе с ним я понял, что хорошо бы сделать выставку детских рисунков по поводу «Народной воли», чтобы представить наивный художественный образ тех революционеров. Это нам было нужно как некий сопроводительный акт - выставка, которая вводит зрителя в мир театра (это важно, потому что мы играем не в типичном театральном здании с гардеробом и буфетом, а в совершенно ином пространстве), после чего зритель уже оказывается в Театре Ди Капуа на документальном спектакле, где все вещи настоящие.
- Какова роль зрителей в спектакле? Они соучастники?
- Да! Они чувствуют себя сопричастными больше, нежели в обычном театре, где есть разделение сцены и зала. И возникает такое ощущение, что они тоже соучастники, и их тоже могут «накрыть» вместе с остальными заговорщиками.
Беседовала Татьяна Булыгина
Фото: Александр Шек
какой фантастически интересный человек