Давид Голощекин: «Джаз – это вся моя жизнь» // Творческий вечер в клубе Книги и Кофе

Давид Голощекин: "Мой первый диск вышел в 1971 году. Но слова джаз вы там не найдете. Это называлось закомуфлированно: «Ленинградский инструментальный ансамбль под руководством Давида Голощекина». Ни одного слова про джаз! Но, конечно, ценители джаза знали, что раз Голощекин, конечно, джаз. Для этого диска я сочинил свою «Петербургскую сюиту». После записи пластинка должна была пройти через комиссию, которая должна была разрешить ее к изданию, в два этапа. Первый этап – это наш Ленинград. Эту комиссию возглавлял Андрей Палыч Петров – потрясающий композитор, большой друг джаза и мой большой друг. Он, конечно, пластинку одобрил, но последнее слово всегда было за Москвой. Ленинграду не доверяли. А там сидели люди в комиссии, которые слабо представляли, кто такой Голощекин, и что за город  такой – Ленинград".

"Я сочинил сюиту из нескольких частей: «Передо мной Исаакий», «Полночь в Летнем саду» и «На солнечной стороне Невского». Нормальные названия на первый взгляд, верно? Ничего у вас не вызывает никаких сомнений? И вот эту пластинку слушают в Москве: первое произведение – «Передо мной Исаакий». И вдруг один из членов этого худсовета говорит: «Стоп, стоп, стоп! А что это за название: «Передо мной Исаакий!?». Не забывайте - это 1971 год, первая волна еврейской эмиграции! «Что этот Голощекин имел ввиду? Не тот ли это Исаакий, который недавно уехал в Израиль!?». Те, кто уезжал, навсегда прощались с нашей родиной и считались предателями, понимаете? Этих людей клеймили. И вдруг Голощекин воспевает какого-то Исаакия, который перед ним! Не только, который уехал. Понимаете? Глупее ничего не придумать! Это не анекдот, это мне редактор, который представлял мою пластинку на том самом худсовете, рассказывал. «Да, да! – сказали члены комиссии – Что это за безобразие!?». И запретили мне это название. Музыку оставили, и на пластинке она называлась уже «В старинном квартале». То есть, разрушена уже была моя сюита. К «Полночи в Летнем саду» не придрались. А вот последняя часть – «На солнечной стороне Невского» вызвала опять много вопросов. «Слушайте, а что это Голощекин имел ввиду? На солнечной стороне Невского. Что, есть еще теневая!?». «Да, да, да, да, да! – сказали члены этого худсовета – Что-то там…». Понимаете, в то время везде искали подвох. Тем более, когда дело касалось джаза. Это означало, что какие-то диссиденты, предатели, провоцирующие… Они (члены комиссии) же должны были подписать и выпустить, а вдруг потом кто-то из высоких начальников коммунистической партии скажет: «Что это вы тут разрешили? «Теневая сторона» и так далее…  Да, действительно, так мы назвать не можем!». И вдруг один из них, который больше знал наш город, видимо, говорит: «Подождите, подождите! Наверное… Голощекин имел ввиду ту сторону, которая была наиболее опасна при артобстреле во время блокады!». Дело в том, что я имел ввиду следующее: на Невском та сторона, где Пассаж, если солнце выглядывает, всегда освещена, а где Гостиный двор, никогда солнца не бывает, там все в тени. И поэтому, каждый из нас, когда появляется солнце, старается, если уж идти по Невскому, то по этой стороне, где солнце, она более оживленная. И как раз на этой стороне Невского висит до сих пор доска: эта сторона наиболее опасна при артобстреле! И это меня спасло: название оставили".

Давид Семенович Голощекин петербуржец по убеждению. Свой творческий вечер в клубе «Книги и Кофе» он начал с фразы: «Я ненавижу Москву!». Голощекин родился в Москве в 1944 году, его семья переехала в Ленинград, когда ему было шесть месяцев от роду. Впоследствии Иосиф Кобзон предлагал Давиду Семеновичу московскую прописку, культурные власти столицы были в этом очень заинтересованы, но Голощекин отказался. Семья Давида Голощекина не имела прямого отношения к музыке. Его мать, Нина Петровна Голощекина, окончила балетную студию, отец, Семен  Давыдович, работал на «Ленфильме». Детство Голощекин провел, как он выразился, «ползая по коленям великих режиссеров»: Козинцева, Эрмлера и других друзей семьи. Его увлечение музыкой зародилось на съемках фильма Николая Лебедева «Счастливого плавания!». Там он услышал «Марш нахимовцев»: «Солнышко светит ясное – Здравствуй, страна прекрасная!». Маленький Давид запомнил песнку, стал постоянно напевать, и оказалось, что получается неплохо! Знакомые говорили: он поет как Робертино Лоретти (Лоретти принадлежит одна из самых популярных версий песни «Jamaica»). «Марш нахимовцев» стал «брэндовым номером» в семье Голощекиных. В их доме постоянно собирались актеры и режиссеры. За восьмиместным круглым столом нередко сидели до пятнадцати человек. И как они там умещались? «Додик, давай-ка, спой эту песню», - говорила Нина Петровна. Давид Семенович долго ломался, наконец, вставал спиной к гостям, и пел, глядя в окно. Однажды его пение услышал зашедший в гости П. А. Серебряков, известный пианист и педагог. Его впечатлило пение мальчика, и он тут же порекомендовал родителям отправить юного Голощекина в школу при консерватории. Семен Давыдович отнесся к этому предложению равнодушно, а вот Нина Петровна очень заинтересовалась и через несколько месяцев отвела сына в эту школу. Комиссии будущий джазист-мультиинструменталист очень понравился. Профессор Захарьева, преподававшая скрипку, заявила, что у него руки скрипача. Выдел ли он скрипку, спросили Голощекина? Да, ответил тот, видел в Пассаже. Комиссию этот ответ мальчика очень рассмешил. Так Давид Голощекин поступил в школу и начал учиться играть на скрипке. Скрипкой он занимался без всякого удовольствия. Настоящий интерес к музыке пробудился в Голощекине в третьем классе, когда начались занятия по фортепьяно. Вскоре он начал получать тройки за плохое поведение. Его постоянно ловили на переменах у фортепьяно: он играл запрещенную музыку.

Тетя Давида Семеновича была коллекционером. Она коллекционировала все подряд, в том числе фарфоровых слоников и пластинки. Когда родители приходили к тете в гости, Давиду Семеновичу разрешали крутить патефон. В основном у тети были пластинки с песнями различных эстрадных исполнителей, но, однажды, юный Голощекин нашел пластинку, на которой было написано: «Солнце зашло за угол». Исп. на англ. языке орк. Эллингтона». Это было что-то невероятное. Давид Семенович начал бывать у тети так часто, что, в конце концов, она подарила ему патефон. Голощекин стал экономить карманные деньги и скупать новинки в магазине «Мелодия». Затем узнал о существовании «черного рынка» и начал покупать редкие копии у спекулянтов. Это была настоящая лотерея! Пластинки копировались кустарным способом на старые рентгеновские снимки. Всегда существовал шанс купить не просто плохую копию, а чистый снимок чьих-то костей. Голощекин продолжал играть джаз на переменках. Нина Петровна не одобряла его увлечение: «Додик, ты плохо кончишь  - ты кончишь жизнь в ресторане», - говорила она. Тем не менее, в 1956 году за хорошие отметки мать отвела Давида Семеновича на концерт оркестра Олега Лундстрема. Голощекину было 12 лет, но этот концерт он вспоминает до сих пор.

Несколько лет спустя, в опустевшей после окончания занятий консерватории, Голощекин услышал звуки саксофона в одной из аудиторий. Музыкант, игравший на саксофоне, пригласил заинтересованного мальчика зайти. Узнав, что юный Голощекин увлекается джазом, и, поиграв вместе с ним (в аудитории нашлось фортепьяно), саксофонист предложил Давиду Семеновичу похалтурить. Так Голощекин попал в компанию джазистов, где все были старше его на 5-7 лет, но он один имел полноценное музыкальное образование. Там он познакомился с барабанщиком Станиславом Стрельцовым, который играет в оркестре Голощекина и по сей день. Однажды Станислав привел Давыда Семеновича на флэт, где собрались джазисты. Они планировали создать квартет, но им не хватало контрабасиста. Голощекин, умевший играть на скрипке, тут же вызвался овладеть контрабасом, при этом всего за две недели. В серьез его не восприняли. Но он пропускал занятия, стер в кровь пальцы, и через две недели действительно смог сыграть вместе с теми музыкантами. Квартет был собран, начались репетиции. О новом джазовом коллективе быстро распространились слухи, их стали приглашать играть концерты. 21 апреля 1961 года квартет Юрия Вихарева принял участие в международном джазовом фестивале в Таллине, среди его участников был юный вундеркинд, студент консерватории Давид Голощекин.

На этом закончилась первая часть творческого вечера из серии «Звезда на ладони». Структура у этих вечеров такова: вначале ведущий задает гостям вопросы, затем зачитывает вопросы из зала, а в конце гости демонстрируют свои таланты. Вопросы из зала, как водится, не отличались оригинальностью. Что такое джаз? «Джаз – это вся моя жизнь» - ответил Голощекин. А что еще можно ответить на такой вопрос? Впрочем, самым нелепым был другой вопрос: «Верите ли вы в переселение душ? Не считаете ли вы, что в прошлой жизни могли быть негром?». Давид Семенович дипломатично ответствовал: «Я знаю, что ничего об этом не знаю».

Под конец Голощекин изобразил на синтезаторе несколько своих сочинений: «Сиреневый час» и фрагменты выше упоминавшейся «Петербургской сюиты». Зал был доволен. Зал был полон и рукоплескал. Рукоплескание началось еще до появления Давида Семеновича и происходило после каждого его монолога. Первая часть, сказать по секрету, задумывалась как диалог, но Голощекин, как человек не только часто дающий интервью, но и ведущий собственной радиопередачи, перехватил инициативу и, по сути, сам задавал себе вопросы. Оно и к лучшему. Между делом Давид Семенович успел задать залу несколько вопросов о джазе и о себе, посетовал на неискушенность и неподготовленность публики и вручил самым активным из неподготовленных подарки: книжку и диск. Около одиннадцати вечера, когда были рассказаны все истории и отзвучали последние аккорды, двери клуба выпустили довольных посетителей на сырые после дождя улицы. На спортивной площадке через дорогу какие-то дети гоняли мяч и громко матерились. Давид Семенович в шляпе и плаще нараспашку вышел из клуба одним из последних и направился в сторону улицы Чайковского. На улице заметно похолодало, но на душе было тепло и отчего-то хотелось петь.

Текст и фото: Александр Шек