Данила Привалов. «Прекрасное далеко». Режиссер Ксения Митрофанова. Театр «ТЧК».
Патент на изобретение «жизни после смерти» исторически принадлежит древним ассирийцам: с тех довольно далеких пор построение модели загробной жизни – область догматическая для жречества и богословов, и – космических масштабов простор для фантазии художника. Так что европейская история литературных экспериментов на тему устройства того света ведет счисление и линию преемственности – если не вспоминать о популярном в средневековье жанре видений, – по крайней мере, от Данте. В собственный, если только можно так выразиться, загробный мир поместил своих персонажей драматург Данила Привалов, а воплотили на сцене в данном случае актеры театра «ТЧК» под руководством режиссера Ксении Митрофановой.
Если бы не проекция карты звездного неба на задник и не «загадочное» предупреждение о том, что любые часы здесь остановятся, то место действия можно принять за богоугодное заведение или что-то вроде колонии-поселения: трое мужчин и две женщины в старых тулупах ужинают похлебкой и ведут явно прискучившие разговоры о прошлом.
Древний египтянин, пожалуй, опешил, если бы, преставившись, попал не на суд к Осирису и страшное чудовище Амт не грозило сожрать его отяжелевшее от грехов сердце, а прямиком направили бы его в избу в средней полосе России. Для нашего же человека, который при жизни ни во что особенное не верил и после смерти ничего такого не ждал – продолжение, в общем-то, вполне логичное: не совсем пустота, которой боялся Бродский («вероятней и хуже ада»), а так – неопределенная запустелость. В общем, пятеро: бывший путешественник Саныч (Леонид Таранов) с неясной кончиной, блокадница тетя Таня (Татьяна Морозова), которая самостоятельно дошла до кладбища перед смертью, молоденькая Маруся (Мария Капустинская), погибшая от руки мужчины, которого так и не узнала, еще работяга Серега (Геннадий Алимпиев), задавленный на стройке, и солдатик Тоха (Валерий Степанов), подстреленный снайпером из-за неприкрытого огонька сигареты – все они удивлялись, по-видимому, недолго. И осталось внутри уже только «что-то теплое и расплывчатое», а тут пообвыклись, наладили быт с чаем, пирогами и песнями под гитару, которую, как и пироги, показывают, схематично обозначая руками. Вот только новичок Вася (Владимир Антипов) никак не смирится с тем, что «свобода», как здесь принято называть прожитую жизнь, осталась позади.
Тут на небе только и разговоров, что о «свободе», потому что Тохе все мучительно хочется курить, а Марусе, например, целоваться, и выходит это что-то вроде тюрьмы, но местные обитатели упорно зовут ее раем, а себя – ангелами, хотя Бога пока не встречали и совсем не уверены, что он где-то есть. Но «райского» и «ангельского» – разве что прорези для крыльев на тулупах, да безвременье, а значит бессмертие; «прекрасное далеко» для героев уже сбылось: вот оно, пожалуйста, только что-то никто особенно не рад. И так в этом «раю» невмоготу, что, рассказывает старожил Саныч, собрались как-то несколько ангелов и полетели на вожделенную Землю, куда не добраться – так, может, и летают себе в космосе до сих пор…
Ты сидишь, смотришь на мающихся «ангелов», слушаешь, как читают они вслух свои письма, которые (тридцатый или какой там по счету) почтальон обещает доставить на Землю; мысли текут себе в несколько этажей. И откуда-то из подвала все прорастают сорняки вроде «спина болит», «вечером суп надо сварить – ненавижу морковку тереть» или еще что-нибудь вроде «это домой только в пол одиннадцатого, в два лечь, в семь подъем – Господи, спать-то когда?» и прочее в таком духе. А потом, когда несчастный «ангел» Вася на сцене мысленным взором обращается к оставленной Земле… Там его любимая уже вышла замуж за хорошего, наверное, парня, родила ребенка, и стал он внуком для его, Васиной, матери, а о нем, Васе – давно позабыли… Ты начинаешь вспоминать о том, что спина твоя скоро ляжет отдыхать на плохо сколоченные доски, и спать можно будет не просыпаясь; и не будет ни супов, ни терок, ни морковки – вот как у этих, на сцене, ничего не будет, кроме воспоминаний. И в этот момент над всеми твоими мысленными этажами, над сценой в перьях, над актерами в драных тулупах, над Ксенией Митрофановой и Данилой Приваловым образуется огромный, до небес купол, потому что тут – храм, в котором творится высокое искусство. И трещит твоя собственная рубаха по лопаткам, и вырастают крылья: душа твоя поднимается под самый купол и обозревает сверху свое земное, близкое и далекое. И возвращающийся из глубин твоего подсознания, а может, из своего загробного мира, бородатый Аристотель напоминает, что в театре главное – катарсис.
Что же касается действия в таком бесперспективном, казалось бы, месте, то Аристотеля можно успокоить – все как положено: и завязка, и кульминация на месте, и развязка, в которой выясняется, что выбраться из этого «рая» все-таки можно. А чтобы узнать как – стоит сходить на спектакль. И вместе с Васей, которого только обучают ангельскому искусству полета, почувствовать отрастающие крылья. «Саныч сказал: «Серега, научи летать», – Серега научит!».
Если бы не проекция карты звездного неба на задник и не «загадочное» предупреждение о том, что любые часы здесь остановятся, то место действия можно принять за богоугодное заведение или что-то вроде колонии-поселения: трое мужчин и две женщины в старых тулупах ужинают похлебкой и ведут явно прискучившие разговоры о прошлом.
Древний египтянин, пожалуй, опешил, если бы, преставившись, попал не на суд к Осирису и страшное чудовище Амт не грозило сожрать его отяжелевшее от грехов сердце, а прямиком направили бы его в избу в средней полосе России. Для нашего же человека, который при жизни ни во что особенное не верил и после смерти ничего такого не ждал – продолжение, в общем-то, вполне логичное: не совсем пустота, которой боялся Бродский («вероятней и хуже ада»), а так – неопределенная запустелость. В общем, пятеро: бывший путешественник Саныч (Леонид Таранов) с неясной кончиной, блокадница тетя Таня (Татьяна Морозова), которая самостоятельно дошла до кладбища перед смертью, молоденькая Маруся (Мария Капустинская), погибшая от руки мужчины, которого так и не узнала, еще работяга Серега (Геннадий Алимпиев), задавленный на стройке, и солдатик Тоха (Валерий Степанов), подстреленный снайпером из-за неприкрытого огонька сигареты – все они удивлялись, по-видимому, недолго. И осталось внутри уже только «что-то теплое и расплывчатое», а тут пообвыклись, наладили быт с чаем, пирогами и песнями под гитару, которую, как и пироги, показывают, схематично обозначая руками. Вот только новичок Вася (Владимир Антипов) никак не смирится с тем, что «свобода», как здесь принято называть прожитую жизнь, осталась позади.
Тут на небе только и разговоров, что о «свободе», потому что Тохе все мучительно хочется курить, а Марусе, например, целоваться, и выходит это что-то вроде тюрьмы, но местные обитатели упорно зовут ее раем, а себя – ангелами, хотя Бога пока не встречали и совсем не уверены, что он где-то есть. Но «райского» и «ангельского» – разве что прорези для крыльев на тулупах, да безвременье, а значит бессмертие; «прекрасное далеко» для героев уже сбылось: вот оно, пожалуйста, только что-то никто особенно не рад. И так в этом «раю» невмоготу, что, рассказывает старожил Саныч, собрались как-то несколько ангелов и полетели на вожделенную Землю, куда не добраться – так, может, и летают себе в космосе до сих пор…
Ты сидишь, смотришь на мающихся «ангелов», слушаешь, как читают они вслух свои письма, которые (тридцатый или какой там по счету) почтальон обещает доставить на Землю; мысли текут себе в несколько этажей. И откуда-то из подвала все прорастают сорняки вроде «спина болит», «вечером суп надо сварить – ненавижу морковку тереть» или еще что-нибудь вроде «это домой только в пол одиннадцатого, в два лечь, в семь подъем – Господи, спать-то когда?» и прочее в таком духе. А потом, когда несчастный «ангел» Вася на сцене мысленным взором обращается к оставленной Земле… Там его любимая уже вышла замуж за хорошего, наверное, парня, родила ребенка, и стал он внуком для его, Васиной, матери, а о нем, Васе – давно позабыли… Ты начинаешь вспоминать о том, что спина твоя скоро ляжет отдыхать на плохо сколоченные доски, и спать можно будет не просыпаясь; и не будет ни супов, ни терок, ни морковки – вот как у этих, на сцене, ничего не будет, кроме воспоминаний. И в этот момент над всеми твоими мысленными этажами, над сценой в перьях, над актерами в драных тулупах, над Ксенией Митрофановой и Данилой Приваловым образуется огромный, до небес купол, потому что тут – храм, в котором творится высокое искусство. И трещит твоя собственная рубаха по лопаткам, и вырастают крылья: душа твоя поднимается под самый купол и обозревает сверху свое земное, близкое и далекое. И возвращающийся из глубин твоего подсознания, а может, из своего загробного мира, бородатый Аристотель напоминает, что в театре главное – катарсис.
Что же касается действия в таком бесперспективном, казалось бы, месте, то Аристотеля можно успокоить – все как положено: и завязка, и кульминация на месте, и развязка, в которой выясняется, что выбраться из этого «рая» все-таки можно. А чтобы узнать как – стоит сходить на спектакль. И вместе с Васей, которого только обучают ангельскому искусству полета, почувствовать отрастающие крылья. «Саныч сказал: «Серега, научи летать», – Серега научит!».