СТРАСТЬ

Лев Толстой. "Анна Каренина". Режиссёр Андрей Жолдак. Городской театр Турку. Финляндия

Маленький городок на юго-западе Финляндии, будучи первой столицей страны, давно переживает «столично-провинциальный комплекс», тот, что известен, пожалуй, каждому петербуржцу. Сложные взаимоотношения пары Хельсинки-Турку сродни отношениям Москва-Петербург по понятным всем причинам. Турку даже стал 71-м городом-побратимом Петербурга, а в этом году, набравшись сил, заявил о себе как о новой культурной столице Европы. В 2011-м году указом Совета министров культуры ЕС этот титул был присвоен двум европейским городам: Турку и Таллинну. Спектакль украинского режиссёра Андрея Жолдака «Анна Каренина», поставленный в Городском театре Турку год назад, - большая гордость новой культурной столицы Европы,  редкий путеводитель по туристическим местам и достопримечательностям города забудет упомянуть «Каренину» в списке постановок, обязательных к посещению. Спектакль действительно значимый не только в масштабах обширной культурной программы Турку-2011, но для творчества Андрея Жолдака в целом. Сценическая коробка разделена на две равнозначные части. На первый взгляд, это дом, вполне себе семейное обиталище, правда, уже весьма обветшалое: стены, которых здесь три (одна из них делит сценическое пространство надвое) сплошь покрыты не обоями, а скорее постаревшими от времени, всюду отслаивающимися разноцветными кусками крафта, который впоследствии будет использоваться режиссёром не только в сценографическом решении, но и как элемент костюмов (например, платье Долли).  Уже с самого начала действия здесь неспокойно, всё вокруг словно тяготится самим собой, говорит, вопрошает, перешёптывается еле слышно шорохом бумажных обрывков на стенах, которые словно в предвкушении предстоящего разрушения, они готовы к нему, они пронизаны духом всеобъемлющей диструкции, они хотят её, они ею дышат. Затишье перед бурей. И вот она (Криста Косонен). Её невозможно не заметить, нельзя не угадать среди остальных героев, облачённых в длинные толстовские наряды и меха, как всегда у Жолдака она звезда. Эксцентричная, гордая, полуобнажённая, с двумя ярко-розовыми звездами, приклеенными к соскам, современная отчаянная и нескромная disco-girl, она тоже ждёт. Ждёт так, как ждут роковой любви все героини женских спектаклей Жолдака: Кармен, Федра. Каренин (Петри Райала), Вронский (Стефан Карлссон), Облонский (Ари Пииспа), Кити (Камилла Адольфсон), Долли (Оути Кондит) и другие герои объявляются постепенно, не сразу, в отличие от откровенно эпатирующей публику собственным внешним видом Анны, они все как будто на одно лицо. Распознать каждого тем более трудно, не зная в совершенстве финского. Но вот и он, Алексей Вронский, маленький, светловолосый в мундире. Как могла влюбиться в этого, на первый взгляд, слабовольного, не столь выразительного, но довольно симпатичного, подвижного, юркого, с беглым взглядом прозрачно-голубых глаз франта она, высокая, статная, замужем за престарелым, сухопарым, пристально и зорко наблюдающим за всеми Карениным?! Слабость характера Вронского, его постоянные психологические ломки режиссёр отмечает с первых сцен, но не нарочито, не броско, а редкими сюжетными мазками, составляющими сначала поведенческую тенденцию, а потом и целостный образ. Вот, к примеру, его отношения с Кити. Высокая, очаровательная, чем-то под стать Карениной, но по сравнению с ней, наивная и воздушная Кити в пышном светлом платьице, белых носочках и сандаликах мёртвой хваткой держит потенциального жениха под руку, держит так, что он уже вряд ли отвертится. Кити у Жолдака – воплощение жертвенной, «домашней», почти что «кухонной», но посему утончённо цепкой женственности, она из тех, что полюбив и отвоевав однажды, уже не отдаст, не поделится, не отпустит.

Андрей Жолдак – режиссёр, способный удивительно точно, объёмно и крепко сбить каждый образ, создать характер, выделив основную черту и сыграв на ней, словно на натянутой до предела струне. Впрочем, и нервы зрителей на протяжении всего спектакля натянуты практически предельно. Все мизансцены выстроены чётко, будто прорисованы, прочерчены по линейке уверенной режиссёрской рукой, к тому же Жолдак – известный баловник, любитель обрушить на зал тонну гэгов и ошеломляющих аттракционов, без которых ни один из его спектаклей не обходится. Его режиссура громогласна в прямом и переносном смыслах этого слова. Но в отличие от Федры, Жолдаковская Каренина не вопит истошно в микрофон (хотя здесь он тоже используется для усиления звука), не скачет в неистовстве по сцене, но оттого не становится менее импульсивной. Напротив, Анна – сплошной сгусток нервов, но, в отличие от своих «предшественниц» по Жолдаку, эта женщина изо всех сил сдерживает себя. В ней – неминуемое столкновение двух начал – созидательного и разрушительного, двух миров, двух абсолютных противоположностей, которые она удерживает, иначе не будет ничего – хаос. Эта Анна сознательна, сильна, как триста спартанцев, назвать её роковой женщиной – слишком мало. Помимо всего прочего, она инфернальна – двоемирье, которое она сочетает в собственной душе, режиссёр представляет с помощью двух огромных зеркал по краям сцены. В них уходит, из них появляется Анна. Она носит в себе и на себе то чёрное, то белое, попеременно переодеваясь из одного цвета в другой. Природа, фатум и Вронский не дают ей золотой середины – лишь метания от одного края пропасти к другому. Каренина знает, что попытка сохранить вполне искусственную семью с мужем разрушит любовь-страсть с Вронским, и наоборот… Но наоборот уже никак. Артисты играют на износ. Они отдаются всецело психофизически. Пик их метаний – кульминация – взрыв – полыхающий душевный пламень: чтобы продемонстрировать такие моменты, Жолдак выставляет каждого из них напоказ - на самый край помоста, выведенного в зрительный зал примерно до уровня пятого ряда. Здесь кричит от душевной боли, разрываемая противоречиями Анна, здесь бьётся в агонии Вронский, здесь устраивает какие-то умиротворяющие и юмористические истерики Долли. Куда ей, извивающейся в руках сдерживающей её Анны, до действительной силы страсти! Пара Стива-Долли весьма забавно оттеняет трагический четырёхугольник Анна-Вронский-Каренин-Кити. Смешной пухлый, какой-то рыхлый добряк Стива, который то и дело подливает себе в стакан горячительного, опрокидывая один за другим, умиротворённо улыбаясь, и хрупкая визжащая истеричка Долли, сопровождающая каждый его глоток душещипательными возгласами и кривляниями. Она то и дело бросается на пол и колотится как в агонии ногами, руками, всем телом, - в собственной беспомощности против пристрастия Стивы это единственное, на что она способна. Болезненную страсть Анны и Вронского режиссёр показывает утончённо, без пафосной физиологичности, которую можно было бы ожидать. Эта любовь-боль поначалу даже не позволяет влюблённым прикасаться друг к другу, они носятся по сцене, словно дети, бросают друг на друга взгляды, полные отваги, нежности, вожделения. Особенно заметно это в сцене бала, стилизованного под современную алко-вечеринку. Здесь царит совершенное буйство плоти, разврат, похоть, необузданные людские желания – все они сливаются воедино. Кто-то демонстративно напивается до чёртиков, кто-то с кем-то совокупляется прямо на авансцене. Громкая музыка, яркие краски, ослепляющий свет. В этой сцене Вронский впервые предстаёт мерзковатым двуличным типом, мундир сменяется на алые туфли-лодочки на каблуках. И вот он, с оголённым торсом гордо вышагивает, словно по подиуму, в поисках жертвы.  Каренина, напротив, с течением действия преображается. Теперь именно лицо её изменилось, обретя какие-то даже детские, почти кукольные черты, хотя остальным своим видом она всё ещё демонстрирует шальную независимость. По отдельности оба они - Каренина и Вронский - отчаянные, задиристые, шикующие на этом празднике жизни. А едва завидев друг друга, - дети, друг к другу стремящиеся и не способные перешагнуть через собственный страх. [caption id="attachment_5412" align="alignleft" width="335" caption="Алексей Вронский (Стефан Карлссон), Анна Каренина (Криста Косонен)"][/caption] Взаимоотношения Анны и Вронского – центральная и по-особенному режиссёрски выдержанная линия. В их страдании заключена вся палитра человеческих эмоций, всё, что только можно представить и сассоциировать себе со словом любовь. Действительно, как было уже замечено в нескольких критических статьях на этот спектакль, линия Анна-Вронский чем-то напоминает Някрошюсовских Маргариту и Фауста. Эти отношения настолько точно описывают любовь как таковую, одну на всех и для всех похожую, но при этом они отчётливо индивидуализированы и напрочь лишены штампов. Между Анной и Вронским нет излюбленных режиссёром эротико-порнографических сцен, единственное, дозволенное им – поцелуй и объятья. Зато их отношения насквозь пропитаны символикой душевной близости. Например, во время алко-бала Анна и Алексей, не обращая внимания на окружающих, устраиваются поудобнее прямо посередине сценического пространства, снимают обувь и обливают друг друга шампанским из туфельки Карениной. Этот жест впоследствии станет характерным для всех их свиданий: при встрече с Анной разгорячённый Вронский будет в неистовстве снимать с себя ботинки и изо всех сил бить подошвой по полу. Так же сделает и она. Босой, словно обезоруженной и душевно обнажённой, она может быть только перед ним, «другая» её нагота хоть и откровенна, но неискренна, она не обнажает, а напротив – служит своего рода прикрытием глубоко запрятанной страдающей душе. Мотив двоемирья очень важен для Жолдака. Мир, выстроенный на сцене, - вовсе не дом, как казалось в первых сценах спектакля, это не семейный очаг, не пристанище. Эти стены – преграда, символизирующая невозможность вырваться за пределы затхлого, унылого, никчёмного мирка, которым окружил Каренину её муж, рядящий жену в пышные меха и выводящий «в свет», в тот свет, который для молодой влюблённой Анны на самом деле тьма. Дверь, расположенная на сцене слева – словно портал, способный переместить в иную реальность, надбытовую, почти ирреальную. Жаль только, что дверь эта скрипит, и скрип её нарочно отвратителен, он режет слух, хочется попросить тихо, но настойчиво, чётко проговорить, отчаянно прокричать, чтобы её больше не открывали! Но то и дело кто-то из героев будто бы назло «играет» этой дверью: отворяет-затворяет-отворяет-затворяет. До бесконечности. Скрип прекратится лишь в конце спектакля, когда Анна предпочтёт зеркалам ту самую дверь и, открыв её настежь, почувствует дуновение свежего ветра. А пока в неё лишь отчаянно бьётся Кити, которой по воле режиссёра пришлось стать свидетельницей многих любовных свиданий Карениной и Вронского. Мотив её присутствия усиливается к финалу – когда ей почти удаётся отвоевать Алексея у Анны. Вообще Кити, спрятавшаяся в левом углу авансцены и глядящая заплаканными глазами в зал, напоминает темноволосую румынскую барышню-ангелка из Жолдаковской «Жизни с идиотом». Но в отличие от того спектакля, в этом режиссёр использует видеопроекцию не для подглядывания в иную, закулисную жизнь души, но для укрупнения лиц героев, для демонстрации их мимики на широком экране. И чем отдалённее от зрителя герои, тем выразительнее и ярче отображаются на проекции их лица. Вообще противостояние Анны и Кити выписано в спектакле очень сочно. Это сильные духом женщины, обе способные бороться за мужчину, который по сути оказывается не достойным этой борьбы. Они ломают мебель, бросаются друг в друга деревянным шкафом, их духовная сила напрямую выражается в силе физической, эдакие финские Брунгильды. Только разница между ними существенна. Они не равны между собой с самой отправной точки их вынужденных взаимоотношений: одна - изначально победительница, вторая – проигравшая. Каренина отвешивает Кити сильнейшую и в прямом смысле громкую (цирковых приёмов в спектакле хоть отбавляй) пощёчину. Одна любит, другая любит и любима. Криста Косонен и Камилла Адольфсон – замечательные актрисы, абсолютно универсальные, нет смысла даже заводить речь о том или ином амплуа. В России сегодня понятие психологического театра отдаёт нафталином, неприкрытой архаикой, финская «Каренина» - пример остросовременного, актуального психологического сценического искусства. И режиссёр Жолдак, не отходя от привычных ему приёмов и принципов, делает спектакль в лучших психологических традициях на новый, современный, понятный и интересный зрителю лад. Всей этой завывающей бурей страстей заправляет из оркестровой ямы весельчак-капельмейстер – своего рода бог-шутник, не властный над людьми, но разводящий роли, словно кукловод-марионеточник. То руками, то дирижёрской палочкой он вторит движениям героев на сцене, крутит-вертит-возвышает-принижает, а порой и сам, не сдерживаясь, присоединяется к всеобщему не стихающему сумасшествию, сливаясь с общей массой, а после, изрядно выдохшись, отправляется обратно – в яму. Невозможно не отметить, как тонко и точно режиссёр ощущает ментальность артистов, с которыми работает и зрителей, для которых ставит. Холодный, но терпкий и буйный финский темперамент он умело вплетает в душевные русские образы, созданные Толстым. Не отвлекая от главного – трагической любви Анны и Вронского – он успевает рассказать и показать Россию. Пожалуй, в лучшем её традиционном виде. В начале второго акта на сцене воцаряется русская зима. И герои, взявшись за руки, с упоением и наставшим вдруг всеобщим умиротворением под музыку катаются по льду. Только вот в отличие от остальных, одетых в белоснежные шубки и пальто, она снова в чёрном… Именно в сцене зимних катаний Жолдак придумывает интереснейшую метафору: Каренина и Вронский, улёгшись на каток и прижавшись друг к дружке, бьются «как рыбы об лёд» и в такт шевелят губами, задыхаясь, а бессменный капельмейстер, вытянувшись во весь рост в своей яме, всё сильней вертит дирижёрской палочкой, переворачивая двоих как печёную рыбу на вертеле. В какой-то момент может показаться, что отношения Анны и Вронского перестают развиваться, спотыкаются, падают и не могут подняться на ноги, повторяющиеся мотивы встреч-разлук, злой, но молчаливый в своей злости Каренин, иллюстрирующий их, - всё это проходит непрекращающейся чередой повторяющихся событий. Но именно это придаёт ту, невообразимую правдивость, жизненность, которая вовлекает зрителя в действие, позволяя переживать вместе с артистами. Во втором акте Анна уже так измотана и измучена, что кроме страданий, лицо её не способно выразить более ничего. Здесь уже нет любви, той трепетной, спасительной, с которой всё начиналось. Каренина разрушает. Себя и всё вокруг. Она знает об этом.

[caption id="attachment_5290" align="aligncenter" width="578" caption="Анна Каренина (Криста Косонен), Алексей Вронский (Стефан Карлссон)"][/caption] Конечно, сцена, в которой любовники, завалившись на диван, режут себе вены огромными кухонными ножами, выглядит исключительно эффектно и производит на зрителя шокирующее впечатление – в этом Жолдак бессменный мастер, но выглядит она весьма фальшиво и походит на клоунаду, особенно тогда, когда всё вокруг оказывается забрызганным кровью, а Каренина с Вронским начинают носиться по сцене, изо всех сил зажимая запястья пальцами и хохоча. А далее – вновь по фон Триеру. На этот раз уже не как в Петербургском Балтийском доме на «Москве-Петушках», где аллюзия на «Антихриста» была не столь откровенной. В Турку Жолдак не обошёлся одним только чучелом лисы, хотя и оно здесь было, и, стоит отметить, вполне удачно «населяло» потусторонний мир инфернальной Анны. Вместо ледяного катка теперь лес, с высокими, уходящими вверх, под колосники, кронами деревьев и мерно покачивающимися стволами, среди которых прячется целиком обнажённая Каренина. Здесь же показана последняя сцена искренней любви между ней и [caption id="attachment_5294" align="alignleft" width="299" caption="Анна Каренина (Криста Косонен)"][/caption] Вронским, положившим голову ей на колени; они ласкаются и играют, совсем как дети: в поцелуи, в птичек, в самолётики. Но всем уже понятно – это конец. Ещё раз Вронский изменит Анне с Кити, а потом ему будет уже всё равно – белокурые девицы с тонкими аккуратными косичками одна за другой начнут оказываться с его руках, использоваться им и тут же отвергаться. Крыша дома начинает протекать: струи воды протыкают её в разных местах, точно попадая то на Каренину, то на Вронского, которому засовывает в рот свои пальцы окончательно обезумевшая Кити. Каренина голыми руками валит наземь фон Триеровские деревья. Хаос завладел всем. Но во всеобщем разрушении рождается покой, тот, к которому через любовь шла Каренина, тот, который был так необходим её исстрадавшемуся сердцу. На протяжении всего действия гадаешь – каков же будет финал – как убьёт себя Анна? Но она не убивает, к толстовской развязке нас лишь на пару секунд отсылает видео, в котором героиня Косонен бьётся в закрытые окна финской электрички. Всё. Освобождение от мук.

Ирина Токмакова