НедоБунин

Дмитрий Крымов.  «Катя, Соня, Поля, Галя, Вера, Оля, Таня…». Спектакль по мотивам "Тёмных аллей" Ивана Бунина. Школа драматического искусства.

В уже давно вышедших спектаклях «Донкий Хот» и «Демон. Вид сверху» Дмитрий Крымов выхватывал образ из классического произведения и прослеживал его бытие в мировой истории. В «Торгах» и «Тарарабумбии» он пытался создать масштабную картину «Чехова вообще», представив всех его героев в виде архетипов. Вероятно, нечто подобное он хотел сделать и в первой своей премьере на сцене Центра Мейерхольда – «Катя, Соня, Поля, Галя, Вера, Оля, Таня…» по рассказам из бунинских «Тёмных аллей». Но, если при всей проблемности и неоднозначности чеховских спектаклей, ему всё же удалось в них отчасти достигнуть цели, то в случае с Буниным этот метод не сработал. Персонажей писателя Крымов разделил на молчаливо-безразличных мужчин в сюртуках, жилетках и белых рубашках, сидящих в ряд на стульях, непрестанно курящих и читающих газеты – и экзальтированных барышень, похожих на клоунесс, заключённых, как куклы, в картонные коробки под подарочной обёрткой. Господа безымянны, дамы – те самые героини, вынесенные в название; правда, и из них не всех окликают по имени, догадаться, какая из историй играется и кто из девушек на сцене, возможно далеко не всегда. Очевидно, что такое превращение максимально распрямляет и упрощает Бунина, сводя на нет мучительные духовные и чувственные искания его героев, все сложности их характеров. Конечно, от Крымова и нельзя было бы ждать мощного психологизма – это совсем не его стихия. Но проблема в том, что Бунин вне этих, порой почти экзистенциалистских перипетий, немыслим, снятие подтекста (который в чеховских постановках Крымова, напротив, выплывал на поверхность) убивает его и лишает смысла. При этом и пародии на писателя как таковой не получается – героям спектакля всё-таки не достаёт яркости и экспрессивности, а речи их слишком отчаянны. Возможно, поэтому самым удачным и целостным оказывается рассказ, сделанный серьёзней, подробней и чище всего – «Мадрид». Прорывающая красивую коробку девушка лёгкого поведения Поля одна на сцене: пожелавший ей «компанию составить» герой появляется лишь в финале, а реплики его проецируются на большой экран. Скукоженная и несуразная, она сидит на коробочке, бормочет потерянным голосом, смотрит с беспомощным испугом, как вдруг начинает сам собой двигаться пустой стул. После долгого разговора, звучащего монологом, снимает наконец платье. Потом появляется толпа весело гуляющих мужчин, один – тот, с кем она была – отделяется от них, подходит к Поле, обнимает её, накрывает пиджаком, и оба застывают, будто неживые. Это единственный раз, когда в спектакле рождается робкий отблеск подлинной любви, без которой никакое понятие о Бунине невозможно. Конечно, в «Кате, Соне…» много истинно Крымовских эффектных и остроумных придумок. Одну из «кукольных» героинь разрезают пополам длинной пилой прямо в коробке, не обращая  внимания на её слабый вскрик, и – почему-то из живота – извлекают сердце с сиротливо болтающимися сосудами. Вскоре после этого перед первым рядом происходит возгорание, и мужчины сначала пытаются потушить огонь с помощью сюртуков, но красное зарево появляется отовсюду, дым идёт изо всех дверей, и они в панике убегают, оставляя зрителей наедине с приближающимся пламенем. Когда Поля ведёт свой диалог с экраном,  фраза:

НА МОРОЗЕ КУРИТЬ ВРЕДНО!

появляется в траурной рамке, как в титрах фильмов имена умерших. А когда ей предлагают поесть, проецируется яблоко, на глазах превращающееся в огрызок с каждым её новым произнесённым «Хрум!». Однако почти все эти моменты оборачиваются пустым трюкачеством, ненасыщенным смыслом и представимым в любом спектакле Крымова вне зависимости от его основы. Теряя всякую единую линию после истории Поли, спектакль становится внятным только к концу – завершается сценой, близкой по своему значению непропорционально долгому советскому карнавалу «Тарарабумбии». Хрупкая экскурсоводка в неизменных очках и жалкой юбочке фразами из учебника приветствует непутёвых школьников гигантского роста, в разноцветных куртках и с тяжёлыми рюкзаками. Они выдувают воздушные шарики, становящиеся гигантскими пузырями от жвачек, изучают и совсем не бережно трогают всё, что лежит на сцене. Не обращая внимание на выспреннюю, трогательную, запинающуюся речь девушки. Здесь горькая ирония и над казёнщиной, умертвившей писателя его культом, и над теми, кому на любых писателей глубоко наплевать. Но эпизод заканчивается, и финальным аккордом по сцене проходит неизвестно откуда взявшаяся жутковатая кукла-неваляшка, младенец огромного размера. Возвращая спектакль к тому необязательному, хаотичному балагану, к которому вдруг сводится в этот раз изобретательный, бурлящий необузданной силой воображения театр Крымова.

Кеннет Тайнен