В стремительно изменяющимся мире любая утопия через 50 лет обречена превратиться в комедию. Взгляд в будущее возможен только из «сегодня». Завтра он неизбежно приобретет совершенно иные очертания и угол зрения. Модель построения жанра, сюжетный каркас остается неизменным по сей день – в основе лежит предположение о возможности более совершенного мира, чем ныне существующий. Но, как правило, и он основан на реальном. Благодаря волшебной постоянно совершенствующейся способности киноискусства создавать иллюзию реальности, для создания утопии достаточно всего лишь оставить все несовершенства мира за рамками кадра. В эпоху куда большего доверия к творимым мирам режиссеру даже не нужно было объяснять, как эти несовершенства были устранены. Здесь путь к совершенству и гармонии – отчаянный и решительный побег из существующего мира для того, чтобы на неведомой планете услышать те же простые гуманистические истины.И здесь мы подходим ко второй особенности: утопия – жанр, утверждающий существование истины и неизменно знающий в чем же она заключается. Исключительно благодаря этому знанию и возник этот неведомый, совершенный мир. Но поскольку он существует только по ту сторону экрана, начинаешь очень отчетливо осознавать, что здесь есть изъян, белые дыры, иначе, будь он совершенно сконструирован, он обязательно воплотился бы в реальность.В датском пионере жанра изъянов предостаточно, но они скорее придают ему очарование. Например, дети, которые должны восторженно встречать героя, но не могут оторвать взгляда от камеры и постоянно оборачиваются, следят, попадают ли они в кадр. Сюжет классический для утопии – половину картины герои планируют путешествие и добираются до неизвестной планеты, вторую половину описывается устройство найденного совершенного мира, в финале просветленные герои возвращаются на Землю, чтобы донести до всех её жителей открывшуюся истину.
Главная кинематографическая проблема в таком сюжете – что все идеальные миры идеальны на один манер, с незначительными за последние 100 лет вариациями. Описание их довольно скучно, потому что они не предполагают наличия какого-либо конфликта, кроме внезапного вторжения чужаков. Куда интереснее наблюдать за теми, кто остался на Земле, строит догадки, переживает, конфликтует, болеет и боится смерти, чем за благостными и умиротворенными путешественниками. К финалу обнаружился единственный иностилевой интригующий момент. Профессор, главный противник экспедиции, узнав, что герои возвращаются на Землю, взбирается на высокий холм, отчаянно негодует, глядя на приближающийся воздушный корабль. Природа его поддерживает, начинается страшный ураган – последняя преграда на пути к дому, которую просветленные принимают стоически, и в финале которой профессор срывается с холма. Сцена скорее языческая и неожиданная для картины, выдержанной в духе научной фантастики.Андрею Суротдинову пришлось нелегко, но с задачей он справился блестяще. В картине слишком много декламаций и восторгов. Удивление, восторженное ожидание встречи, путешествия, возвращения, радость открытия – основные эмоции восьмидесяти процентов сцен. Все они изображались одним и тем же стремительным порывом героя, изображающим видимо стремление души. Само же это стремление детализировать и нюансировать предлагалось зрителю. Относительная бедность актерской игры здесь умело была компенсирована музыкой Суротдинова, которая значительно тоньше, чем сама картина, расставляла акценты.Текст: Анастасия Сенченко